Пилоты грустят до старта

Что вы слышали о лейтенанте Иване Лаврикове? — с неожиданной запальчивостью бросил Кудинцев в зал и посмотрел на Орлова. Орлов отрицательно покачал головой, и он продолжил: — До сих пор кровоточит душа… Где он? Неужели затерялись, выветрились его следы на земле? В полку он был новичок. Его мало кто знал. Он прибыл в самом конце войны из авиационной школы, где служил инструктором. И был у него тогда второй или третий боевой вылет. После того, последнего боя мои маршруты запетляли через госпитали, а маршруты Лаврикова оборвались. В полк пришли его документы. Их прислали пехотинцы. Лавриков погиб у них на глазах. Похоронили они его на окраине отбитой у фашистов деревни. Из полка тотчас же снарядили несколько человек, чтобы отыскать могилу. Но пехотинцы ушли дальше, а могил на поле боя много. И большинство — безымянные. Это я узнал из ответа на мое письмо, которое написал, когда немного оклемался. А на второе письмо ответили уже незнакомые люди: понятно, личный состав полка менялся. Ответили коротко, все вместилось в одну строку: «Лейтенант Лавриков сбит под Шпрембергом». Вот и все. Среди фронтовиков так и повелось — говорить коротко, почти телеграфно: «погиб в Сталинграде», «ранен под Варшавой», но они представляют, что стоит за этими короткими фразами. Это мы только говорим: «рядовой солдат», «рядовой летчик»… Это мы только так говорим, а на самом деле у этого рядового была не только своя тактика, но и своя стратегия. Стратегия! Ее суть — в личной ответственности за судьбу роты, батальона, полка, армии и всей Родины.

У Лаврикова это был первый и единственный воздушный бой. На исходе войны, на ее победном рубеже, на ее победном аккорде. Но и он, молодой фронтовик, нес в себе тот духовный заряд, которым был вооружен весь наш народ.

Вой и для меня был не из легких. Да, собственно, легких схваток с врагом не бывает, — горячо продолжал Кудинцев. — Мой самолет подбили, меня ранили. Помню: воздух окрасился и в глазах встал красный туман. Где земля, где небо? А тут голос Лаврикова: «Фоккер»! «Фоккер»! Командир, уходи!» Отвечаю: «Ничего не вижу!» Лавриков опять: «На солнце уходи! На солнце!» Это чтобы «фоккера» ослепить. Утром дело было, солнце как прожектор. А для меня, потерявшего зрение, оставался один этот ориентир. «Солнце!» Это было последнее слово Лаврикова. Прошло мгновение, и раздался взрыв. Где-то совсем рядом, даже мой самолет подбросило. Тогда я понял: Лавриков врезался во вражеский истребитель, который атаковал меня. В этом первом и последнем бое, повторяю, вся война Лаврикова, его солдатская стратегия и бессмертная судьба.

Время бежит, годы — птицы, не идут, а летят, и все терзает душу один и тот же вопрос: «Где Иван Лавриков?» Да разве мне одному терзает? Где-то его семья, отец, мать, жена, дети…

Недавно один журналист помог отыскать место падения самолета. Нашелся и человек, свидетель того воздушного боя. Он первым прибежал к остаткам горящей машины и помнит место захоронения летчика. Все сходится, решительно все: дата боя, место! — отрывисто сказал Кудинцев, стукнув о пол своим массивным костылем-посохом. — Надо ехать!

— Надо, надо! — воскликнул майор Митрофанов. — Капитан Орлов может поехать. Отпущу!

У Орлова что-то сжалось в груди, что-то его обожгло, но ему не хотелось выискивать причину этого. Он направлял мысль на то, как изобразить в альбоме подвиг Лаврикова. Таран во имя спасения боевого друга и командира…

Почему-то именно в эти мгновения Орлов вспомнил о своем летчике — лейтенанте Пушкареве. Он такой же молодой, как Лавриков… И с ним можно лететь в любой бой. Орлов понимает, что его многому еще надо учить, но зато убежден: Пушкарев друга в беде не оставит. Орлов верит ему, как себе. С такими только и ходят в бой. И когда они остались втроем, Орлов, тронутый услышанным, спросил Кудинцева:

— Антон Георгиевич, а как вы молодых в бой пускали?

Кудинцев развел руки:

— Эта истина испокон веков известна: отец ведет сына, старший брат — младшего, а бывалый солдат — молодого. Так и у пилотов. Меня вывозил отец вашего командира полка капитан Митрофанов. Со мной получил боевое крещение Лавриков. Рядом с асами и молодые быстрее мужают.

Вот тогда Орлов и вспомнил разговор с комэском о летчике Пушкареве. И как-то не удержался, не стерпел, сказал, как самому себе:

— Не понимаю, почему у майора Зварыгина все наоборот… Как же… — Он не досказал, оборвал фразу, заметив нахмуренный взгляд майора Митрофанова.

— Ну что, капитан, заклинило? — сказал Кудинцев, повторяя вслед за Орловым: — «У Зварыгина все наоборот…» Что это значит?

Майор Митрофанов не одобрял неожиданную выходку Орлова. Ради чего они приехали сюда?.. Ему было непонятно, почему он так неожиданно отозвался о своем комэске… Там, в полку, на щит поднимает, а здесь… Но, видя, как ухватился за его слова Кудинцев, махнул рукой:

— Давай, заваривай кашу…

В словах Митрофанова Кудинцев уловил раздражение, но сделал вид, что не заметил этого.

— Конечно, конечно, тяни песню до конца.