Пилсудский

— Что Вы говорите, пан Маршал?

Маршал долго двигал плечами и разводил руками, как бы разговаривая сам с собой, после чего сказал:

— Чего же вы хотите, это ведь обычное дело.

Что-то изнутри больно сдавило меня. Как же я горжусь сейчас, что ответил тогда, не теряя спокойствия:

— Вероятно, это будет тот первый случай, когда пан Маршал ошибется.

Маршал начал снова разводить руками и пожимать плечами.

— Я хорошо знаю, что вы — крикун, — сказал он, — и не надо хвалиться этим.

Перед тем как сесть в автомобиль, Маршал привстал на минуту, повернулся и посмотрел на тихий, белый дворик, на засохший дикий виноград, оплетающий крыльцо, на ковер травы, на сосны…

15 апреля

В 14.30 Маршал поехал в Сулеювек. Возвратился в 17.00. По пути на него вновь напала тошнота.

Генерал Складковский сидел в моей комнате, молчаливый и грустный.

— Слушайте, — обратился он ко мне. — Вы, вероятно, видели, как рвало коменданта?

— Видел, пан генерал.

— А… а не было ли в этой рвоте крови?

Генерал смотрел на меня строго, как бы боясь, что я совру.

— Крови не видел, но она была цвета ржавчины.

Генерал Складковский беспокойно заерзал.

— Говорите, ржавчины?

В это время генерал Роупперт[228] вклинился в нашу беседу фразой, смысл которой я понял только позднее.

— Это мы ведь исключили, не о чем говорить.

Генерал Складковский кивнул головой и задумался.

Тогда я не знал, что эти два верных солдата Маршала решили не говорить людям из его ближайшего окружения о витающей в инспекторских комнатах тени злокачественной опухоли — рака. Не хотели, чтобы их подавленность, вытекающая из сознания этого факта, отразилась на настроениях окружающих, которые ведь до самого конца должны были чувствовать себя безмятежно.

Страстная неделя 1935 года

Вторник

Было 12 часов ночи. Возвратившись из города, я взял только что доставленные иллюстрированные журналы и пошел к Маршалу. Он сидел сгорбленный над кучей смешанных пасьянсных карт и смотрел куда-то вперед невидящим взглядом. В ярком электрическом свете его серая кожа приобрела желтый оттенок, а худые руки, лежащие на зеленом сукне столика, были почти прозрачными. Увидев меня, он слабо улыбнулся.

— Дитя, вы принесли мне письма, что там?

— Пан Маршал, есть «Vu», «Illustration», «Berliner Illustrirtes Blatt», «Wiener Illustrirtes Blatt» и «London News».

Такой обычай сложился в течение многих лет. Около 12 часов ночи, когда Маршал переставал уже думать о политических делах, я приносил ему горы иллюстрированных журналов, которые поступали со всего мира. Пан Маршал так привык к этому, что, когда случилось, что я, не помню уж, по какой причине, не принес их, на другой день отчитал меня с укоризной.

Маршал взял журналы, выбрал английский «London News» и спросил:

— Где мое пенсне?

Маршал часто вместо «очки» говорил «пенсне». Пользовался им только во время чтения. Были это обычные стекла в черной оправе. Они всегда плохо держались на носу, и чаще всего Маршал придерживал их рукой. У нас постоянно было по несколько очков, но их и так все время недоставало. Вначале велись поиски, затем они обнаруживались в книгах, бумагах, карманах.

На этот раз пенсне нашлось в коробке от папирос. Маршал надел его и начал громко читать английские подписи под иллюстрациями.

— Что касается меня, — отозвался я, — то я понимаю едва лишь пятое через десятое.

А Маршал в ответ:

— Я переведу вам, что здесь написано.

Некоторое время Маршал переводил. Наконец углубился в текст и забыл обо мне. Поэтому я удалился в комнату, где было радио, и попытался поймать какую-нибудь заграничную радиостанцию. Это мне удалось. Я услышал мелодию какого-то танго, приглушил звук и включил репродуктор в комнате Маршала. Музыка не мешала ему ни читать, ни думать, а наиболее приятной была для него во время раскладывания пасьянса.

Пошел второй час ночи, но для Маршала и для меня еще был только вечер. Я уселся за столом и приступил к работе. Вдруг я заметил, что на бумагу упала тень. Поднял голову. Передо мной стоял Маршал. В доме он всегда ходил в домашних тапочках, а так как пол у нас был застлан коврами, мог подойти совершенно беззвучно.

Я встал.

По своей привычке Маршал оперся двумя руками о стол.

— Что же нового вы там мастерите? — спросил.

— Пишу о Персии.

— Ну и сумасшедший…

Я показал Маршалу новые русские книги о России. Он с интересом полистал их, затем спросил:

— А в Гонолулу вы были?

— Нет, пан Маршал.

Маршал махнул рукой.

— Тогда никудышный из вас путешественник.

В 1904 году Маршал Пилсудский совершил путешествие из Сан-Франциско в Японию, а по пути посетил Гонолулу на Гавайских островах. Об этом путешествии он рассказывал несколько раз, удивляя меня обстоятельностью описания и гаммой полученных впечатлений.

Маршал взял одну из моих книг и вернулся к себе.

Полчетвертого. Это поздно даже для нас, жильцов одинокого уютного Дворца на Аллеях Уяздовских. Я подошел к кабинету и сказал:

— Уже поздно, пан Маршал.

Маршал взял папиросу.

— Хорошо, хорошо, — ответил, — сейчас иду, только выкурю папиросу.