Пилсудский

Наступили месяцы подготовки переворота. В этом аспекте следует рассматривать борьбу самого Маршала за назначение на должность военного министра преданного ему человека. Одновременно с укреплением своих позиций в армии он стремился сколотить коалицию, которая должна была расширить политическую и социальную базу переворота. Его люди готовили почву в левых партиях, что, впрочем, особого труда не представляло, принимая во внимание давние связи этих группировок с Начальником государства. Они предприняли также переговоры и по другую сторону общественной баррикады, с недоверием относившимся к Пилсудскому консервативными кругами. Характерно, что к этим переговорам подключился сам вождь. Как следует из одной из записей в дневнике Юлиуша Здановского, Маршал пригласил видного консерватора Александра Мейштовича[126] и предложил ему «программу, которая предусматривала прекращение аграрной реформы, разгон Сейма и т. п., спросив, может ли он рассчитывать на поддержку помещиков. Мейштович воспринял это как зондаж».

Таким образом, Маршал давал явные обещания правым кругам. По адресу же левых он делал жесты, рассчитанные на пропагандистский успех, изображал из себя демократа. Он демонстративно отказался в 1923 году от маршальского жалованья, предназначив его на благотворительные цели, содержа семью за счет гонораров от писательского труда. Как правило, появлялся на публике в старой куртке стрелка. По железной дороге путешествовал вторым классом. Это приносило необходимый эффект. «В нынешней Польше, — писала орган Польской социалистической партии газета «Роботник», — где люди идут на крупные сделки с совестью, судорожно вцепившись за уплывающее министерское кресло, этот гордый, но столь же скромный, простой человек, равнодушный к титулам и почестям, должен импонировать, должен пробуждать симпатию и доверие».

Выступление против легального порядка Речи Посполитой требовало также соответствующего пропагандистского обеспечения. В последние месяцы, предшествовавшие перевороту, Маршал уделил этой задаче повышенное внимание. Как отмечал в мемуарах Ратай, он выдвигал исключительно «негативную программу». Бичевал язвы, разъедающие политическую жизнь. Не жалел критических слов, особенно по адресу Сейма и его депутатов.

«Вообще, — говорил он в последнем перед переворотом интервью, — пренебрежение своими прямыми обязанностями, неуважительное отношение к служению государству — характерная черта подходов, демонстрируемых господами депутатами и сенаторами. Ведь их представления сводятся к тому, что каждый человек, находящийся на службе государства, должен меняться только в зависимости от того, с кем он, скажем, пил водку или кофе в буфете Сейма. <…>

Я поднимаюсь на борьбу, — заканчивал он интервью, — как и прежде, с главным злом: господством разнузданных партий над Польшей, забвением всего, что не касается денег и благ».

Решение о совершении переворота стало одним из наиболее важных элементов создания мифа — как в «белой», так и «черной» версии. Противники изображали его как свидетельство нравственного падения и симптом окончательного триумфа своекорыстия над чувством гражданской ответственности и воинским долгом. Заговорщику приписывались прямо-таки преступные инстинкты. «И зачем все это? — ставился вопрос в одной из нелегально изданных после переворота брошюр. — В награду за братоубийственную войну пан Пилсудский потребовал и получил для себя пост военного министра. Но он ведь мог его получить и без кровопролития. За пять дней до бунта социалисты через депутата Марека предлагали ему пост премьера, то есть председателя Совета министров. И тогда он по-доброму мог стать и военным министром, и премьером и проявить свое умение управлять армией и всем государством. Но он издевательски отверг предложение социалистов, потому что не желал власти по закону: он жаждал насилия, бунта, бесправия, чтобы пролилась братская кровь. Впрочем, это характерный для него ход…»

В этом и похожих на него заявлениях факты были далеки от действительности. Не в них заключался расчет, а в выводах, сделанных на их основании, и бросаемых эпитетах.