Пилсудский

Решая, как и в ноябре 1918 года, задачу консолидации общества вокруг своего видения будущей Польши – богатой, сильной, справедливой к своим гражданам, – Пилсудский стремился к тому, чтобы каждая социальная группа, класс, сословие (но не партия) увидели в нем представителя и выразителя своих интересов. Поэтому 27 мая он убеждал читателей, что никогда не хотел быть членом какой-то партии и вообще был против господства партий в Польше. Главным для него в тот момент было убедить членов национального собрания в том, что он – идеальный кандидат в президенты. Следовало создать такой собственный имидж, чтобы получить максимально широкую поддержку. Наиболее настойчиво он доводил до своих выборщиков мысль, что государственный переворот – не преддверие революционных преобразований. Он с гордостью говорил: «...Я не перестану утверждать, что совершил единственное в своем роде историческое деяние, что я совершил нечто похожее на государственный переворот и сумел его тут же легализовать и что я совершил нечто вроде революции без каких-либо революционных последствий»[225]. Обещал не проводить в жизнь левые или правые экспериментальные программы, в том числе и в решении социальных проблем, а уж тем более не следовать в этом за СССР.

О необходимости избрания маршала президентом твердили правительство, левые партии и, конечно, пилсудчики, оказывая давление на членов национального собрания. Сам же Пилсудский держал общество и парламентариев, помнивших его отказ от участия в президентских выборах в 1922 году, в состоянии неведения. Так, из его интервью от 27 мая следовало, что при нынешней конституции он не хочет быть президентом. А спустя два дня, на встрече с парламентариями, он говорил совершенно иное: «Условия сложились таким образом, что я, смеясь над вами всеми, мог бы не пустить вас в зал национального собрания, но я решил попробовать, можно ли еще в Польше править без кнута. Не собираюсь оказывать давление, но предостерегаю, что сейм и сенат – это наиболее ненавистные в обществе институты. Попытайтесь еще раз. Давления не будет. Никакая физическая сила не будет на вас влиять. Я дал гарантию свободного выбора президента и свое слово сдержу, но предупреждаю, не заключайте с кандидатом в президенты партийных договоров. Кандидат в президенты должен стоять над партиями, должен уметь представлять всю нацию. Знайте, в противном случае я не буду защищать сейм и сенат, когда к власти придет улица. Не может в Польше править человек, терроризируемый негодяями, и я этому противостою.

Я объявил войну негодяям, мерзавцам, убийцам и ворам и в этой борьбе не отступлю. У сейма и сената слишком много привилегий, и нужно, чтобы больше прав было у членов правительства. Парламент должен отдохнуть. Позвольте членам правительства отвечать за то, что они делают. Пусть президент формирует правительство, но без давления партий. Это его право.

С моей кандидатурой можете делать, что хотите. Я ничего не постыжусь, если мне не будет стыдно перед собственной совестью. Мне все равно, сколько голосов я получу – два, сто или двести. Но я не буду оказывать давление в пользу моего избрания. Выбирайте того, кого вы захотите, но ищите кандидатов непартийных и достойных высокого поста. Если же вы так не сделаете – то я вижу для вас все в черных тонах, а для себя в цветах неприятных, потому что я не хотел бы править с помощью кнута...»[226]

Это выступление можно считать ключевым в избирательной кампании маршала. В нем он не только изложил свой план эффективного управления Польшей, но и предостерег от иллюзии, что он отдаст завоеванную в мае власть. Несколько загадочно звучала фраза о том, что парламент должен отдохнуть, но очень скоро и этот вопрос прояснился. И самое главное – он как будто соглашался вверить свою судьбу процедуре тайного голосования.

31 мая, с соблюдением повышенных мер безопасности, ровно в 10 часов утра начало свою работу уже третье за время работы парламента первого созыва заседание национального собрания. Депутат от ППС Зыгмунт Марек предложил кандидатуру Пилсудского, а национальные демократы и их союзники поставили на познанского воеводу графа Адольфа Бниньского, демонстративно не признававшего кабинет Бартеля. Это означало, что правое крыло сейма не собиралось конструктивно вписываться в новую политическую реальность.