Пинакотека 2001 01-02

34* Хотя интерес, собственно к сюрреализму у Малевича был. Более того, Н.Харджиев вспоминал о такой фразе художника, произнесенной им в начале 1930-х годов: 11 настоящее время примкнул бы к сюрреалистам» (Амстердам, архив Харджиева,- Чаги). За предоставление этих сведений благодарю И.А.Гурьянову.

35* См.: Горячева, Т. Малевич и метафизическая живопись //Вопросы искусствознания, 93, вып. 1. М., 1993.

36* Дневник. Запись 20 февраля. 1928 года (ОР ГРМ. Ф. 205. Д. 5, л. 20).

37* Там же.

38* «Женщина с пилой» (вторая половина. 1920-х, ГРМ, Ж~11545), многочисленные графические работы конца 1920-х годов – женские головы, торсы, фигуры (Частное собрание, СПб.) – см.: В круге Малевича. Каталог выставки. СПб. (ГРМ), 2000.

39* Дневник. Запись 14 сентября 1934 года (ОР ГРМ. Ф. 205. Д. 8, л. 1 об.). Подчеркнуто Л.Юдиным.

40* Дневник. Запись 5 мая 1928 года. Там же. Д. 6, л. 15.

41* Дневник. Запись 29 июля 1932 года. Там же. Д. 7, л. 11-12. Подчеркнуто Л.Юдиным.

42* Дневник. Запись 7 августа 1932 года. Там же, л. 14.

43* Дневник. Запись 22 октября 1934 года. Там же. Д. 9, л. 22 об). Подчеркнут,о Юдиным.

44* Там же. Д. 9, л. 11.

1-2

Алексей Елисеевич Крученых (1886-1968) Страницы из книги «Из всех книг» 1918

Предсюрреалистические мотивы в эстетических концепциях Алексея Крученых конца 1910-х годов

Екатерина Бобринская

Начиная примерно с 70-х годов поза- прошлого века, можно говорить о постепенном формировании в европейской культуре контуров своего рода новой «мифологии», опознавательными знаками которой служат, с одной стороны, работа Ф.Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», а с другой – психоанализ Зигмунда Фрейда. В рамках этой «мифологии» бессознательное и иррациональное рассматривались как единственно подлинная основа для любого творчества. Сознание воспринималось с этих позиций как начало, сковывающее естественность творчества, как сила, чей творческий потенциал минимален и второстепенен. Состояния, деформирующие сознание, разрывающие границы очерченного его светом пространства (экстаз, сон, алкогольное опьянение, душевные расстройства), рассматривались часто как модели для постижения глубинных CBOiiCTB творческого процесса. В известном сочинении Н.Вавулина «Безумие, его смысл и

ценность» подчеркивалось: «Безумие двигало человечество вперед, освещая будущее… Безумие вносило содержание в эмоциональную жизнь пародов, будило их мысль и способствовало развитию культуры и цивилизации» 1* . П.Успенский, чьи книги были известны многим русским авангардистам, также утверждал исключительную творческую продуктивность состояний, неподконтрольных рассудку: «Все искусство есть, в сущности, стремление передать ощущение экстаза, – писал он. – И только гот понимает и ощущает искусство, кто чувствует в нем этот вкус экстаза» 2* .

Эта «мифология», зародившаяся еще у романтиков, к началу XX века стала приобретать парадоксальные «мистико»-медицинские очертания. Не только в многочисленных переводных сочинениях (типа известной книги Ломброзо «Гениальность и безумие»), но и в ряде русских исследований развивались концепции о творческом потенциале состояний «утраты» сознания. При этом мистические экстатические практики и психиатрическая проблематика нередко сплетались в единый сюжет.