Пинакотека 2001 01-02

Расплавленный страданьем крепнет голос,
И достигает скорбного закала
Негодованьем раскаленный слог…

Стихотворение «Я не увижу знаменитой Федры…» – не что иное, как ностальгическая (напоминающая ностальгические воскрешения ушедших эпох художниками «Мира искусства») попытка воссоздать подлинную обстановку представления расиновской трагедии разом и в XVII веке, и в веке XIX, когда Федру играла Рашель.

Я опоздал на празднество Расина! – этим элегическим a parte завершается вторая строфа, а третья, содержащая ироническое описание прозаической атмосферы современного спектакля, вновь заканчивается ностальгическим вздохом, который усложняет противопоставление настоящего и прошлого введением третьего звена – античности, которая и объявляется верховным судьей: «Когда бы грек увидел наши игры…».

Это восклицание открывает путь ко второму стихотворению «расиновского цикла», которое показывает нам другой аспект манделыптамовского восприятия Расина и, через него, классицизма в целом. В стихотворении чередуются два размера и два голоса. Три двустишия, написанные шестистопным ямбом (перевод или стилизация знаменитого александрийского стиха «Федры»), перемежаются тремя строфами, состоящими из восьми или семи коротких стихов, написанных четырехстопным хореем или треиктовым либо двуиктовым дольником; здесь, по-видимому, Мандельштам подражает хору греческой трагедии, реплики которого перемежаются с монологами героини. Иначе говоря, трагедия Расина вступает здесь в диалог с одним из своих античных источников – «Ипполитом» Еврипида.

Мандельштам заменил отточиями несколько стихов первоначального варианта, сохранившихся в его черновиках; стихи эти ничем не уступают тем, которые вошли в окончательный текст: по всей вероятности, поэт желал усилить стилизацию, придать своему стихотворению форму древнего текста, сохранившегося лишь во фрагментах. Первая редакция этого стихотворения была написана в октябре 1915 года, раньше стихотворения «Я не увижу знаменитой Федры…», вошедшего в сборник «Камень». Открывая им свой второй сборник, «Tristia» (1922), Мандельштам превращает стихотворение «Как этих покрывал и этого убора…» в своего рода стилистический ключ ко всей книге. Расин в этом случае исполняет роль посредника между современностью и античностью, на которую намекает само название сборника.

По-видимому, сходную роль играет в творчестве Мандельштама и другой представитель французского классицизма – поэт Андре Шенье.

В сборник «О поэзии» (1928) Мандельштам включил «Заметки о Шенье», набросок более подробной работы, которую он обдумывал в течение многих лет. Еще в 1914 году «Аполлон» анонсировал его статью, посвященную французскому поэту, затем, в 1922 году, было объявлено о выходе в издательстве «Современник» монографии Мандельштама о Шенье, но ни тот, ни другой замыслы осуществлены не были 11* .

«Заметки о Шенье» открываются двумя фрагментами, за которыми следуют короткие, беглые заметки по поводу стихов или просто прокомментированные цитаты из французского поэта. Из второго фрагмента явствует, что Мандельштам, в отличие от романтиков, видевших в Шенье своего предшественника, считал этого поэта представителем французского классицизма, сумевшим поставить себе на службу те ограничения, какие условности классицистической поэтики (и в особенности александрийский стих) налагают на творчество: «Перед Шенье стояла задача осуществить абсолютную полноту поэтической свободы в пределах самого узкого канона, и он разрешил эту задачу».

Первый фрагмент посвящен связям Шенье с его временем – эпохой Французской революции. По мнению Мандельштама, XVIII век, век сухого, бездушного рационализма, предал наследие античности и сохранил лишь внешний, показной гедонизм. Шенье, разумеется, – человек XVIII века. Однако его поэтический путь – «это уход, почти бегство от «великих принципов» к живой воде поэзии, совсем не к античному, а к вполне современному миропониманию». Шенье современен, и это позволяет ему стать истинным наследником античности, ибо его поэзия, «абстрактная, внешне холодная и рассудочная», на самом деле «полна античного беснования». Беснование это, противоположность рационализму XVIII века, обнаружило себя во Французской революции. «Дух античного беснования, – пишет Мандельштам в статье о XIX веке, – с пиршественной роскошью и мрачным великолепием проявился во французской революции».