Пинакотека 2001 01-02

В повести К.С.Льюиса «Расторжение брака» есть одно любопытное размышление об аде, который оказывается всего-навсего серым городом с длинной, уродливой улицей: «Расписали: огонь, черти, знаменитые люди жарятся, какой-нибудь Генрих VIII. А прибудешь туда – город как город». Фраза, явно перекликающаяся с той, что обитатель большого города у Брехта говорит карающему Богу: «За волосы Ты не сможешь нас затащить в ад. Потому что мы всегда жили в аду» 26* .

Казалось бы, чего бояться городу Парижу, который и так в сознании его обитателей и заезжих гостей ассоциируется с адом, преисподней, Вавилоном и проч.?

На самом же деле все описанные выше представления об инфернальности Парижа, страхи и опасения неминуемых катастроф не были одним лишь продуктом литературных фантазий, но имели под собой вполне определенную почву. Ибо у Парижа были свои веские причины и для более серьезных апокалипсических настроений, поскольку Париж – это город, как раз под собой почвы и не имеющий.

Старый Монмартр. Разносчик воды на улице Соль. Эффект тумана

Фотография 1900 года Музей Монмартра, Париж

Все тот же Мерсье чуть ли не первым обозначил эту проблему, объясняя вампирические наклонности Парижа вполне конкретными историческими причинами: катакомбами, возникшими в XVI веке под Парижем: «…предместья города стали строиться на местах бывших каменоломен (дома над пустотами). …башни, колокольни, своды соборов представляют собой символ: «Того, что вы видите над собой, нет у вас под ногами» 27* .

Мишле в «Истории Французской революции» также увидел в подземном городе своего рода «негатив» Парижа, размышляя об «этих огромных углублениях, из которых вышли наши памятники… пропастях, из коих извлекли Лувр, Нотр-Дам и другие церкви» 28* . Удивительно, как похожи опасения, возникающие у жителей столь разных городов: страх перед Петербургом, построенным на болотах и способным в любую минуту провалиться под землю, – и страх перед Парижем, возведенным на пустоте.

Конечно, во второй половине XVIII века тема гибели Парижа еще во многом определялась художественной модой (в частности, модой на руины: так, саркастический Пирон, соперник Вольтера, накануне собственной смерти описал в «Послании к г-же С.»

Париж через 6000 лет – как город, в котором нет более ни мостовых, ни домов, даже память о котором умерла, и только трава растет там, где некогда бурлила жизнь. Впрочем, эти драматические коллизии завершались вполне галантным образом – лирический герой, раскапывая руины, находил бюст той, кому посвящено это стихотворение) 29* .

В эпоху революции тема смерти города обрела уже вполне реальные основания: распространились слухи, что советники Людовика XVI заминировали катакомбы; герцог Брауншвейгский в манифесте от 25 июля 1792 заявил, что если по отношению к королю будет совершено насилие, то Париж будет предан полному уничтожению. Подобное предсказывал и революционный журналист Ка- миль Демулен, описывая, как пушка будет стрелять с башен Бастилии и с высот Монмартра и как будет разрушен Пале-Рояль 30* . Образ Парижа, который станет гигантским кладбищем или костром, появляется и в революционных стихах того времени; самая популярная в революционные годы песня «Карманьола» начинается со строк: «Госпожа Вето обещала удавить весь Париж».

Впрочем, в эпоху революции гибель Парижа воспринималась и как своего рода обновление. Летелье в памфлете «Триумф парижан» предсказывал, как на улицах Парижа вскоре прорастет трава, булочник квартала Сент-Оноре (самого аристократического в Париже) станет фермером и будет выращивать картофель, в квартале Сен-Жермен начнут выращивать люцерн, в Марэ – фасоль и бобы, и уже через год парижане заплачут от радости при созерцании чудных свершений 31* . Поразительно, но в этот же ряд вписывается и идея построить на месте разрушенной Бастилии дворец законодательной власти, способный затмить дворцы древнего Рима, Афин и Иерусалима.

Интенция эпохи революции разрушить Париж – и метафорически, и физически, воскресив его для новой жизни, находит выражение в последующей истории Парижа: так, архитектор Осман, создав Большие бульвары и тем самым и впрямь умертвив старый Париж, создает Париж новый 32* .

Другая тенденция «парижского текста» – желание в постоянно умирающем и возрождающемся Париже удержать ощущение исчезновения, по крайней мере, литературно и дискурсивно. Одной из первых попыток такого рода был роман Гюго «Собор Парижской Богоматери». Во времена Гюго собор воспринимался как свидетельство отвергаемого прошлого и готического вкуса. В.Гюго пытается восстановить воображаемый контекст собора в средневековье и сделать его читаемым. Бальзак пишет эссе «То, что исчезает в Париже», а Бодлер в «Цветах зла» ( стихотворение «Лебедь») скорбит о его изменениях. Как писал В.Беньямин, Париж