Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

Увлекшись окончательно своею ролью, окончательно сбитый с толку и толкаемый господами Рутенбергами и К° на безумный, но столь нужный для их революционного успеха поступок, Гапон начинает действовать как заправский революционер, и притом революционер-провокатор (Спиридович 1924:188; то же: Спиридович 1991/1930:171).

16. Очерк о Савве Морозове (1863–1905), текстильном фабриканте, меценате, одном из директоров и пайщиков МХТ, написан Горьким в 1923 г., но напечатан не был; в 1926 г. он включил в очерк «Леонид Красин» начало о С. Морозове; впервые, с некоторыми сокращениями, опубликован после смерти писателя (Октябрь. 1946. № 6. С. 3–16).

17. «Парикмахерскую» процедуру с бородой и волосами организатора народного шествия завершил в тот день на квартире Горького Савва Морозов (см.: Горький 1968-76, XVI: 523).

Не только волосы Гапона «хранились как реликвия», но и ряса приобрела музейную ценность. В дневнике переводчика и коллекционера Ф.Ф. Фидлера имеется такая небезынтересная запись (от 30 сентября 1913 г.):

<Издатель> Котылев кое-что рассказал о <журналисте и писателе> Соломине. Он был близким другом загадочного Гапона, и у него (Соломина) была ряса Гапона с пятном крови одного рабочего (9-е января на Дворцовой площади). Эту рясу взял к себе Брешко-Брешковский и – продал какому-то англичанину, собирателю редкостей, а сам уверяет, что ее кто-то у него украл (Фидлер 2008: 610).

18. На «своевременные» ножницы Рутенберга обращает внимание и Л.Г. Дейч (Дейч 1926а: 56).

19. В этой брошюре, между прочим, читателю сообщался замечательный по своему содержанию «факт» еврейского происхождения Гапона (С. 4–5). Упомянем попутно другую антисемитскую фантасмагорию, принадлежащую Г. Бостуничу, – «посвящение» Гапона в масоны, «над которым было даже проделано отвратительное сатанинское контртаинство: смытие Св. Крещения». Тот же автор под несомненным влиянием упомянутой выше Шабельской превращает попа-растригу в любовника жены российского премьер-министра С.Ю. Витте (Бостунич 1922: 121).

20. Книга Н.В. Насакина (наст. фам. Н. Симбирского), дразнящая своим названием – «Правда о Гапоне и 9-м января», представляет собой некое «кустарное» психологическое исследование «рабочего вопроса» и сведение воедино достаточно пестрых фактов. Не случайно рецензент, определяя ее как плод «наивной фразеологии и претенциозного невежества», писал о том, что

книжка г. Симбирского, носящая крикливо-рекламное заглавие, есть не что иное, как беспорядочная рыночная стряпня, рассчитанная на недоразумение и сенсацию (Русское богатство 1906. № 12. С. 137–38).

Рецензентом был В.Г. Короленко (в самом журнале имя не названо), его авторство установлено A.B. Храбровицким по гонорарным ведомостям «Русского богатства» (см.: Петрова 1978: 241, п. 17).

21. Гапон написал свои «Записки» после бегства за границу, но до 1918 г. они появлялись в России только в отрывках, см. рецензию А. Кизеветтера в «Свободе России», в которой автор замечал, что «Гапон изображает себя наивным, доверчивым идеалистом, младенчески не понимавшим всей предосудительности начатой им двойной игры», и одновременно подчеркивал, что «хорошим коррективом к этому автопортрету могут служить воспоминания о Гапоне Рутенберга, напечатанные в “Былом”», где «герой 9-го января 1905 г. выступает совсем в ином свете» (1918. № 32. 23 (10) мая. С. 6).

22. Противоречивая личность Гапона отразилась, например, в том, с какой разительной степенью несходства воспринимали его современники. Так, по мнению Савинкова, который сам считался хорошим оратором (Фигнер 1932, III: 174), у Гапона был живой, быстрый, находчивый ум; прокламации, написанные им, при некоторой их грубости, показывали самобытность и силу стиля; наконец, и это самое главное, у него было большое, природное, бьющее в глаза ораторское дарование (ВТ: 111).

Примерно о том же пишет С.Д. Мстиславский – человек образованный, библиотекарь Академии Генерального штаба:

…умел брать рабочих словом Гапон. Сколько месяцев прошло, а помню до мелочей: в пивной, в задней, особливой комнатке, под замком; стол клеенчатый, липкий от пролитого пива; моченый горох на блюдечке с ококанным краем; узкие горла пустых, для счета отставленных бутылок, и качающаяся бородатая голова с острыми и быстрыми глазами.

Хорошо говорил в эту ночь Гапон. С верой говорил. Сильно. И потому, что он говорил нам здесь, на тайном свидании, то самое, что каждый день открыто слышали от него рабочие в клубах его «отделов», казался он мне чем-то выше нас, в нашем быту, в нашем «наружном», надежно укрывавших мудрой наукой подполья революционную нашу работу (Мстиславский 1928b: 23).

Близко знакомый с Гапоном и наблюдавший за ним С. Ан-ский его ораторские способности оценивал прямо противоположным образом: