Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

Мотивы речи У. Черчилля достаточно хорошо известны: основной стратегической задачей было отстоять план электрификации Палестины, принадлежавший инженеру Рутенбергу, а для этого требовалось отстоять его самого, обложенного со всех сторон клеветой недоброжелателей, инсинуациями кругов, заинтересованных в том, чтобы любой ценой сорвать подписание концессии, и бурной антисемитской пропагандой. Возможно, именно для того, чтобы выбить у антирутенберговской кампании всякую почву из-под ног и выдать Рутенбергу неоспоримый кредит доверия, Черчилль сознательно пошел на завышение его акций и укрупнение роли в русской революции. В результате автор плана электрификации Палестины предстал не просто яркой антибольшевистской фигурой, но был переведен в разряд героя, дальновидно требовавшего казни большевистских главарей, дабы обезопасить подлинно демократический режим от угрозы красной диктатуры. Тем самым Рутенберг как бы автоматически превращался в глазах Запада в провидца близящейся политической и социальной катастрофы, заполнял в русском демократическом правительстве лакуну «сильной личности», дававшей шанс изменить ход истории, но не услышанной слабой властью. Не исключено, впрочем, что эта легенда легла на стол Черчилля в завершенном виде «фактической» версии поведения Рутенберга в дни русской смуты, и тот свято верил в ее историческую достоверность.

Как бы то ни было, результат был достигнут: легенда широко распространилась прежде всего в английских кругах и быстро завоевала сердца не одних только рутенберговских доброжелателей. Военный губернатор (1917–1920) и комиссар (1920–1926) Иерусалима полковник Р. Сторрс, который не относился к числу единомышленников Рутенберга, а скорее символизировал враждебную ему власть английской администрации, пишет в воспоминаниях о том, что, будучи близок к Керенскому в последние предсоветские дни, Рутенберг советовал ему расстрелять большевистских лидеров. Сторрс не называет конкретных фамилий, но поскольку он пишет «Soviet leaders», понятно, что речь идет прежде всего о Ленине, Троцком и, возможно, Зиновьеве. Если бы этому совету вняли, продолжает он, Россия была бы иной, нежели ныне (Storrs 1939: 433).

Жертвой некритического отношения к этой легенде стал даже Э. Шалтиэль, автор самого авторитетного исследования о Рутенберге. Он обращается к ней дважды: первый раз – пересказывая то, что пишет Р. Сторрс (Shaltiel 1990,1:15-6), а во второй, благодаря опечатке (вместо 1917 г., называя 1918 г.), в еще большей степени обнажая историческую нелепость этого утверждения:

В 1918 Рутенберг действительно планировал арестовать Зиновьева, Ленина и Троцкого и ликвидировать их (Shaltiel 1990, II: 579).

Ср. то же у другого израильского историка: Nedava 1972: 140-41, 261, п. 25.

Единственным известным нам автором, проявившим по отношению к этой исторической фикции трезвомыслящий скепсис, был знавший Рутенберга лично Л. Липский. Чью-то восторженную речь о том, что Рутенберг намеревался арестовать Ленина после прибытия того в Петроград в апреле 1917 г., Липский, хорошо знавший, что в это время сам Рутенберг находился еще в Америке, разрушает одной простой фразой:

Rutenberg was not there when Lenin arrived (Когда Ленин появился <Петрограде>, Рутенберга там не было) (Lipsky 1956:128).

Скупой на слова Рутенберг в самом деле создавал резкий контраст речистому Керенскому, о котором К. Бальмонт за десять дней до прихода большевиков к власти писал в стихотворении «Говорителю»: