Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919)

<…> Временное правительство, вместе с меньшевиками и эсерами, почувствовавшие, что на фронте большевиков все более и более накапливается сил, задумали одним ударом покончить с этой «гидрой революции». Они делали вид, что не замечают, что главнейшая политическая роль, в эти дни возбуждения масс, перешла сама собой к большевикам. Они решили перейти в открытое наступление против большевиков, подтягивая те войска, на которые они полагали надежду. Крутой расправой, арестами и разгромами захотели разом положить конец революционному действию масс. Еще 3 июля носились слухи о подступе к Петрограду войск Временного правительства.

Помимо войск, деятели взбешенного Временного правительства решили использовать все, что только возможно, и клевету прежде всего, против большевиков вообще и против Владимира Ильича в особенности. Четвертого июля, часов в семь вечера, после дежурства в Таврическом дворце, я пошел на некоторое время домой. Вскоре ко мне позвонили.

– Кто у телефона? – спрашиваю я.

– Вы меня не узнаете? – отвечает голос, чуть-чуть картавя. Прислушиваюсь. – Ба! Николай Сергеевич Каринский, которого я очень хорошо знал как радикального адвоката, почти постоянно жившего в Харькове. Мне, в качестве эксперта, с ним приходилось очень много раз выступать на судебных процессах по сектантским делам, и он всегда вел эти процессы очень умело, энергично, со знанием дела и настолько свободно, что его речи и допросы миссионеров, священников и всех шпионов православного ведомства нередко вызывали протесты прокурора и председателя суда.

Во время Февральской революции он был вызван в Москву, и прокурор республики Переверзев, будучи с ним лично хорошо знаком, предложил ему занять место его помощника. К сожалению, он согласился и этим очень много напортил себе.

До этого телефонного звонка я давненько его не видал и совершенно не знал, в каком он настроении.

– Я звоню к вам, – сказал он мне, – чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собирают всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно, и от слов вскоре перейдут к делу.

– В чем же дело? – спросил я его.

– Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев.

– Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет! – ответил я ему.

– Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать его и всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, – сказал он как-то глухо, торопясь. – Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свиданья. Желаю вам всего наилучшего… Действуйте…

– Благодарю за предупреждение…

Только и успел я сказать, как телефон умолк (Бонч-Бруевич 1931: 82-4).