Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

Из Москвы он перебрался в Киев, а из Киева – в Одессу. В Одессе – при французской оккупации – он короткое время был чем-то вроде министра продовольствия. Подробностей об этой его деятельности я у него не расспрашивал, т. к. хотел о многом поговорить, многое вспомнить. Он с большой любовью говорит об Америке и американских товарищах. В своей борьбе с большевиками он, бывший видный эсер, конечно, сделал много ошибок, но он верит в себя и в правильность избранного им пути. Меня порадовало услышать от него, что он собирается сейчас в Эрец-Исраэль.

Приложение IX

Письмо М. Шертока Рутенбергу

Приводится по оригиналу, хранящемуся в RA. Написано на бланке газеты «Davar».

Адриатическое море 8.VII.1929

Дорогой Петр Моисеевич,

Очень жаль, что не удалось с Вами повидаться перед отъездом. Я норовил Вам телефонировать в течение последних дней перед отъездом, но был так занят, что никак не удалось. А когда улучил свободную минуту, то раз Вы были на Иордане, а другой раз в Ерусалиме. В последнее утро я случайно – увидев Пейсаха на улице – узнал, что Вы в Тель-Авиве, сейчас же помчался на <электро>станцию, но хотя дать знать через телефонистку, что мне надобно Вас видеть немедленно, что я сейчас же уезжаю – Вы в ту же минуту уехали, вероятно, по неотложному делу. Певзнер мне сказал, что Вы будете назад в 11 – время отплытия моего парохода. У меня каждая минута была рассчитана. Из станции я пошел в «Давар», где имел закончить целый раздел. Когда справился и вышел, чтобы ехать домой и к пароходу, встречаю одного из Ваших рабочих с приглашением немедленно прийти. К сожалению, было поздно, так как, повторяю, минуты были рассчитаны, у меня еще билета не было, деньги не были разменяны, паспорт не был поменян, вещи, прощание и т. д. Я всю эту длинную историю рассказываю – во-первых – чтобы извиниться, что не пришел, когда Вы позвали, а во-вторых, чтобы сказать Вам прямо и просто, что Вы не совсем правильно поступили, когда оставили меня – пришедшего специально на станцию и перед Вашими подчиненными, меня знающими, во всеуслышание заявившего, что мне необходимо видеть адона <господина> Рутенберга сию же минуту – перед фактом отъезжающего автомобиля и кончика Вашей шляпы. Я Вас не так уж часто тревожу, и когда прихожу в год или в полтора, то даже если случается, что Вы именно в ту же минуту должны уехать по экстренному делу – то, по-моему – т. е. if I were you – Вы могли бы выйти ко мне и сказать: «Черток, извините, я должен уехать, шалом!» Вы так не поступили, и это Ваше отношение, к<ото>рое, кстати, проявилось не в первый раз – меня сильно огорчило. Ну, довольно, поставлю на этом точку и перейду к делу.

А дело вот в чем. Из того, что я слышал от Давида, Берла Репетура и Бен-Гуриона, из того, что я вынудил Багарава мне рассказать – он сам ко мне не обращается – у меня составилось впечатление, что Ваше дело переходит через тягчайший внутренний кризис, какого оно еще не испытало и к<ото>рый грозит разразиться внутренней катастрофой. Сознание крайней серьезности положения меня побуждает выразиться перед Вами. Вы не должны придать этому моему «вмешательству» никакого общественного характера. Это дело моего личного долга по отношению к Вам и к Багараву, к двум людям, к<ото>рым я – по разно сложившимся обстоятелствам – предан всей душой. Скажу еще что-то: в этом несчастном пахтеровском деле, в к<ото>ром, мне кажется, все причастные виноваты, я тоже имею, хотя и косвенно, известную долю ответственности за усугубление путаницы, в связи с кое-какими заметками, к<ото>рые появились в <«>Давар’е<»> и к<ото>рые лучше бы остались неопубликованными.