Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

герой «Тьмы» не придуман Андреевым, что этот герой не кто иной, как вся дореволюционная русская интеллигенция, вся русская литература, вышедшая из народа в своих настроениях и вернувшаяся к нему в своей любви (там же: 217).

Нет оснований утверждать, что Минский мог знать о существовании реального прототипа героя андреевской «Тьмы» (хотя такой вариант вовсе не исключен), но даже если его высказывание свободно от каких бы то ни было осложняющих намеков, оно все равно интересно тем, что выводит заглавную метафору рассказа – борьбу тьмы со «светом разума и свободы» – из самых глубин жизни и литературы:

Разве Достоевский не погрузился добровольно во тьму наших «исконных начал», лишь бы быть вместе с народом во мраке суеверия и рабства, чем отдельно от него в свете разума и свободы. Разве Толстой добровольно не ушел в тьму неделания и непротивления, чтобы быть вместе с народом во мраке невежества, чем отдельно от него в свете культуры. Разница между ними и героем «Тьмы» та, что они идеализировали народную тьму, возвели ее в перл созданья, а анархист Андреев идет во «тьму», называя ее тьмою (там же: 217-18).

Овеществление безметафорической победы света над тьмой – некая общая схема рутенберговской жизни. В 1926 г. в Палестине побывала Ирма Линдгейм (1886–1978), сменившая на посту президента «Хадассы» упоминавшуюся выше Г. Сольд. И. Линдгейм описала свой палестинский визит в книге «Бессмертное приключение» (именно так она назвала это свое путешествие) и, в частности, рассказала о том, как в Хайфе стала свидетельницей незабываемого момента, когда вспыхнула первая лампочка:

Мне посчастливилось оказаться в Хайфе, когда там была пущена в ход новая электростанция Рутенберга. Это было потрясающее событие. Внутри изящного бетонного строения стояли громадные безмолвные машины. В уже наступавших сумерках они выглядели подобно отдыхавшим чудовищам. Две керосиновые лампочки отбрасывали световые блики, которые не столько служили источником света, сколько чуточку рассеивали тьму Когда темнота окончательно сгустилась, присутствующие сгрудились в машинном зале. Здесь были сэр Герберт Самюэль, Пинхас Рутенберг, рабочие и сотни тех, кто пришел сюда из простого любопытства. Все были настроены в один лад с происходящим. Ради этого момента стояли в темноте, затаив дыхание. Мотор был запущен, и вспыхнул свет. В Хайфе наступила новая эра. Электричество, энергия, индустрия. Арабы выступили против рутенберговского проекта, но и для них он вскоре обернется радостью, когда они оценят новые возможности, которые он в себе несет (Lindheim 1928: 270-71).

При всех неожиданных изломах рутенберговской судьбы палестинский «крутой поворот» был, как кажется, самым стремительным и непредсказуемым. Там, где у обычных эмигрантов или репатриантов уходят десятилетия на устройство своих дел (поиск работы, установление круга общения, деловых и бытовых контактов и пр.), Рутенберг «поднялся» мгновенно: даже не считая того, что он сразу выдвинулся на первые роли в обороне ишува, главное дело своей жизни в Земле обетованной, с которым до сегодняшнего дня связано его имя, он политически и технически обосновал, основал и устроил в течение каких-нибудь полутора-двух лет.