Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том II: В Палестине (1919–1942)

…как интеллигентный человек вы же должны знать, что никакой писатель не должен спрашивать разрешение <…> у той личности, о которой он хочет писать, как писать о нем. И я тоже пример приведу вам. О Муссолини уже вышло 10 книг, очень плохие для него. Разве эти писатели спрашивали его разрешение?

Несмотря на впечатляющие исторические параллели и ряд других риторических ходов, цели своей Полескин вновь не достиг. 24 августа Рутенберг отвечал ему:

Уважаемый г. Полескин.

О Ваших книгах мнения не высказывал. Писал Вам, что не читал их. Допускаю возможность, что они очень ценны. Ответил Вам на Ваше письмо только. К сожалению, очень неудачное. Оскорблять Вас в какой бы то ни было мере не имел в виду. Вы это прекрасно понимаете, но скрывать мое мнение по серьезным вопросам не привык.

Уловив в намерениях корреспондента придать книге ненавистную ему экзальтированную форму и потому стараясь убедить его в том, что она сама по себе убивает всякое доброе журналистское, литературное или историко-биографическое начинание, Рутенберг писал далее:

По существу – главным несчастьем нашим считаю пьянство, само-одурманивание разговорами, писаниями о вещах, о делах, о людях.

Всегда преувеличенными, экзальтированными. Нельзя забывать, что мы живем в важное время. В буквальном смысле этого слова. Что мы очень слабы. Что наши враги очень сильны. Вся еврейская пресса, касающаяся Палестины, выродилась во вредный наркоз, поглощающий непродуктивно огромную часть наших собственных сил и энергии. Это с одной стороны. А с другой, дает врагам нашим ценные для нас и для них сведения и материалы о нашей силе и о нашей слабости. Концентрируя их внимание на дела, на людей, которые должны бы оставаться в тени, покуда по крайней мере не созреют и окрепнут.

Из этого Рутенберг, не без некоторой, конечно, тактической хитрости выводил необходимость соблюдения для себя лично едва ли не конспиративной обстановки:

Знаю, что представляю собою продуктивный фактор в еврейской Палестине. И именно меня надо оставить в покое. Мною много злоупотребляли и много большого вреда принесли. Не мне лично, конечно.

На аргумент Полескина о том, что такая книга смогла бы оказать правильное воздействие на еврейскую молодежь, упрямый и не поддающийся убеждениям Рутенберг парировал:

Вопрос молодежи большой и важный. Но при теперешних обстоятельствах ее можно спасти не биографиями. Ее необходимо занять. Но не сказками, даже очень красивыми, а делом. А это не так просто.

Финал письма, правда, подавался в смягченной форме, и Рутенберг, идя навстречу просьбе Полескина, обещал с ним в скором времени встретиться:

Ничего не имею, конечно, против того, чтобы с Вами встретиться. Но я последнее время не совсем здоров. И очень занят. Буду в Tel Aviv е недели через две, вероятно. Тогда увижу Вас.

С уважением,

ПР