Пионер, 1949 № 09

- Мама, ма, не плачь, я здесь, я буду вместо папы… - бормочет Чарли, которому кажется, что мать оплакивает отца.

А потом, когда вернулось сознание и отступила боль, Чарли сделался вдруг вялым и скучным. Его теперь ничто не интересовало: ни школьные и домашние новости, которые приносила мать, ни сласти, те немудрые сласти бедняков, которые посылали ему Василь, Джой и Нэнси. О гонках и о своей аварии он говорил совершенно равнодушно, как о чём-то случившемся с посторонним человеком. Даже известие о том, что Мэрфи посылают на всеамериканские гонки, которое со всякими предосторожностями сообщил ему Василь, казалось, нисколько не заинтересовало мальчика. Но непосредственная опасность миновала, и можно было взять Чарли домой, тем более, что лечение в больнице было не по средствам Салли. А тут вдруг телеграмма от Джима с известием о приезде.

Как обычно в последнее время, Чарли был скучен и неразговорчив, когда Салли пришла к нему в этот день в больницу. Тусклые глаза, тусклый голос.

- Мальчик, завтра приезжает наш дядя Джим, - сказала, ни на что не надеясь, бедная мать.

Вы знаете сказку о мёртвом витязе, которого сбрызнули живой водой? Вот так преобразился и Чарли, услышав новость, принесённую матерью. Лицо стало живым, голос дрожал от радости, когда он спрашивал:

- Завтра? Неужели завтра я его увижу?! Он придёт ко мне?!

И вот вчера его привёз домой дядя Джим, тот самый Джим, который теперь был для Чарли самым дорогим человеком на земле после матери. И Чарли, осунувшийся, с сухим, побелевшим ртом и всё ещё забинтованной головой, не мог наговориться с ним досыта.

Уже рассказано о школе, о дактилоскопировании, о том, как он, Чарли, не побоялся выступить и сказать белым своё - мнение, и о том, как началась травля всех цветных школьников. И о перевыборах и о празднике рассказал Чарли, тихо-тихо, чтобы не слышала мать. Дядя Джим должен всё узнать. Он всё поймёт, как надо. И Чарли горячим топотом рассказывает, как во время праздника читали список погибших на войне и как забыли всех негров, отдавших свою жизнь за Америку. Наконец-то мальчик может открыть кому-то всего себя, всю накопившуюся боль оскорблённого человеческого достоинства, все мелкие уколы и ранения, которые приходится ему выносить за то, что он родился чёрным бедняком.

Дядя Джим не говорит поминутно: «Не волнуйся, Чарли», или «Избегай думать об. этом», или «Тебе вредят такие разговоры». Он слушает молча, не прерывая Чарли и ничем не выдавая своих чувств. Он курит, зажигая одну сигарету о другую, и комната окутана голубым облаком дыма.

Вот он стоит, «чёрный Карузо», высокий, чуть сутулый, засунув руки в карманы, и смотрит на забинтованного мальчика. Об этом певце пишут все газеты мира. Пластинки с записями его голоса стоят дороже всех других пластинок. Радиостудии наперерыв приглашают его выступать.

Но на его родине ни одна белая женщина не показалась бы с ним в театре или на улице, ни один белый джентльмен не ввёл бы его в свой дом, а пожать ему руку в публичном месте считалось бы непозволительным, либерализмом и вызовом общественному мнению.

Может быть, поэтому в глазах Джима Робинсона, «чёрного Карузо», навсегда залегло ироническое выражение, а рот приобрёл ту жестковатую складку, какая бывает у людей» много испытавших на своём веку. Волосы его были цвета соли с перцем из-за сильно пробивающейся седины, улыбался он редко,, а в его длинных, висящих вдоль тела руках и опущенных плечах чувствовалась огромная усталость. Как будто этот знаменитый негр-певец вобрал в себя всю печаль и разочарование своего народа. Слава не испортила его. Он ещё хорошо помнил то время, когда работал простым пильщиком на лесопильных заводах в бухте Одри. Он и тогда пел так, что люди после работы оставались часок-другой послушать его песни и негритянские завораживающие душу гимны.

Дядя Джим слушает молча, не прерывая Чарли и ничем не выдавая своих чувств.

Оба они с братом Тэдом родились в семье портного-негра в маленькой деревушке, но судьба повела их разными путями. Быть бы Джиму до смерти пильщиком, если бы не надоумил его один рабочий-поляк ехать в Европу. Он и поехал простым матросом и пел в портовых кабачках в Марселе, пока его не услышал какой-то музыкант. Музыкант увлёкся мыслью, что он отшлифует этот «чёрный алмаз» и придаст ему небывалый блеск. Он начал учить Джима Робинсона и вскоре выпустил его уже в кабаке сортом повыше. И так, подымаясь со ступеньки на ступеньку, Джим сделался тем, чем он был сейчас, - человеком с магическим голосом, который был знаком, всему миру.

Когда родители, простые, ничем не примечательные негры-бедняки, умерли, дом Тэда стал для Джима Робинсона его настоящей семьёй. Сам он был одинок. Ходили слухи, что некогда, приехав в Филадельфию на концерт, он влюбился в девушку-американку из «респектабельной» семьи и она тоже полюбила его. Но родители, которые скорее предпочли бы видеть свою дочь мёртвой, чем замужем за негром, увезли её куда-то на хлопковые плантации юга, чтобы она воочию могла убедиться, какой участи заслуживают негры.