Пионер, 1949 № 09

Пётр Васильевич увидел себя в маленькой каморке, со всех сторон завешанной плащ-палатками, одеялами, шинелями. На косом чердачном полу лежали какой-то старый войлок, видимо сорванный с дверей, и заднее сиденье легкового автомобиля с вылезшими пружинами. На стропилах висели большая фляжка, обшитая сукном, и маузер в деревянном ящике. Под ними на полу стояли фанерный баул, завязанный верёвкой, и чемоданчик из числа тех стареньких, потёртых фибровых чемоданчиков, с которыми молодые люди обычно приезжают из провинции в Москву поступать в вуз. Жёлтая самодельная румынская свеча, укреплённая внутри пустой жестянки из-под мясных солдатских консервов, стояла на полу, а так как пол был наклонный, то для того, чтобы свеча не оплывала в одну сторону, под жестянку была подложена спичечная коробочка с зелено-красной румынской этикеткой.

Миша оказался маленьким складным солдатиком в чёрной стёганке, в башмаках и обмотках, рыжий, с жёлтыми ресницами, от которых не только его круглое лицо выглядело особенно свежим и розовым, но даже глаза казались розоватыми.

Зажегши свечу, Миша сел на войлок рядом с баулом и чемоданом и скрестил ноги по-турецки. Невидимому, это было его любимое местечко и любимая поза.

Он не проявил к Петру Васильевичу никакого особенного интереса: вскользь оглядел его, бегло улыбнулся румяными губами - и только. Но Пётр Васильевич понял, что знакомство состоялось. Он лёг на войлок и, с наслажденьем вытянул ноги. Ноги ныли, горели, гудели. Пётр Васильевич положил под голову свою мягкую молдаванскую шапку, и всё необыкновенно приятно спуталось перед его глазами. Как сквозь воду, он услышал булькающий голос Дружинина, который сказал: «Вы лучше снимите эти ваши молдаванские чоботы», - и тут же заснул, как убитый. Проспал он недолго, минут двадцать, а проснувшись, попросил пить; но пить ему не дали, сказав, что мало воды и что сейчас будет чай.

Так они добрались до четвёртого этажа.

Дружинин без сапог, в расстёгнутом чёрном эсэсовском френче, под которым так симпатично голубела советская майка, лежал на автомобильном сиденье и, положив на поднятые колени блокнот, делал карандашом какие-то заметки.

Миша принёс из угла чайник, поставил его на два кирпича и зажёг под чайником таблетку сухого трофейного спирта. Когда чай поспел, он достал полбуханки пшеничного хлеба, палку сухой московской колбасы и пакетик сахару. Он аккуратно отрезал три не слишком толстых ломтя хлеба, три кружочка колбасы и вынул три куска сахару.

- Нынче у нас не слишком густо, - сказал он, строго посмотрев на Петра Васильевича. - Тяжело снабжаться.

Он отделил каждому его порцию на особую бумажку, скупо заварил чай и пригласил ужинать.

- Товарищ Дружинин, подкрепитесь. И вы, пожалуйста, - обратился он к Петру Васильевичу, - не знаю, как вас величать.

- В самом деле, как же мы вас будем величать? - спросил Дружинин и тут же сказал тоном, не допускающим возражения: - Мы вас будем величать «мужичок». Совсем не похоже, зато легко запоминается. Стало быть - мужичок. «Что ты спишь, мужичок, уж весна на дворе…» Верно?

Петру Васильевичу не особенно понравился этот псевдоним: слишком прозаический и даже как бы немного насмешливый. Известный московский юрист, интеллигент и вдруг какой-то «мужичок». Но в общем это было не важно.

- Пускай будет мужичок, - бесшабашно махнул рукой Пётр Васильевич, чувствуя ту свободную, немного легкомысленную радость подчинения обстоятельствам, которая всегда появлялась у него в наиболее трудные, критические моменты жизни и всегда очень помогала ему жить.

Так Пётр Васильевич Бачей получил подпольную кличку «мужичок».

В ШТАБ-КВАРТИРЕ ДРУЖИНИНА

(продолжение)

Они закусывали и пили чай из самодельных кружек, стараясь пить как можно медленнее, чтобы растянуть удовольствие. Воды на чердаке оставалось совсем мало, и достать её можно было не раньше следующего дня.

Ужиная, Дружинин продолжал что-то записывать в блокноте.

- Между прочим, - заметил он Петру Васильевичу, не отрываясь от своих записей, - вы говорили насчёт их тяжёлой батареи в районе арок бывшего Александровского парка, да я тогда как-то прослушал. Так в чём там дело? Какая батарея?

Действительно, сидя в бомбоубежище и рассказывая Дружинину свои приключения, Пётр Васильевич упомянул вскользь и о батарее, на которую он наскочил, блуждая по Парку культуры и отдыха имени Шевченко. Ему тогда показалось, что Дружинин пропустил это мимо ушей. Но, оказывается, Дружинин всё помнил, всё замечал.

- Сколько вы там насчитали орудий?

- Четыре.

- Калибр?

- По-моему, стосорокапятимиллиметровые.

- Дальнобойные?

- Да. Дальнобойные.

- Они их уже установили?

- Они их устанавливали: рыли огневую позицию.

- Фронтом куда? В море?

- Фронтом в море.

- А может быть, не в море? Пётр Васильевич задумался.

- Нет, по-моему, фронтом в море. Дружинин поморщился и резко сказал:

- По-вашему… Нам важно установить не как «по-вашему», а как на самом деле.

Дружинин вдруг спохватился, что сделал слишком резкое замечание немолодому, хорошему и в сущности мало знакомому ему человеку. Он густо покраснел и сказал: