Пионеры, или У истоков Саскуиханны

В течение тех пяти или шести минут, по прошествии которых снова появились юноша и майор, судья Темпл и шериф вместе с большинством волонтеров поднялись на площадку, и храбрые воины принялись излагать друг другу свои предположения относительно исхода дела и хвастаться боевой доблестью, проявленной ими в недавнем столкновении. Но вдруг все умолкли: от пещеры шли Оливер и мистер Гартман. Они несли человека, сидевшего в грубом кресле, застеленном неотделанными оленьими шкурами, которое тут же почтительно опустили среди собравшихся. Длинные волосы сидевшего в кресле спадали на плечи гладкими белоснежными прядями; одежда, безукоризненно чистая и опрятная, сшитая из материи, доступной лишь людям наиболее зажиточных классов, сильно обветшала и была залатана; обувью старику служили мокасины, украшенные самой нарядной отделкой, какую только способны изобрести индейцы. Черты его лица были строги и полны достоинства, однако блуждающий взгляд, которым он медленно обвел стоящих вокруг, ничего не выражал: не оставалось сомнения в том, что старец уже достиг тех лет, когда человек вновь возвращается к бездумному состоянию дитяти.

Натти, пришедший следом за теми, кто нес кресло — этот столь неожиданный здесь предмет, — остановился неподалеку, позади него. Опершись о ружье, охотник стоял среди своих преследователей, и бесстрашие его показывало, что Кожаного Чулка волнует дело гораздо более важное, чем личная безопасность. Майор Гартман встал с непокрытой головой подле старца, и, казалось, в его глазах, обычно выражавших веселость и юмор, сияет сама душа. Эдвардс непринужденным, любовным жестом положил руку на поручень кресла, хотя от волнения сердце у юноши готово было разорваться и он не мог произнести ни слова.

Все смотрели на эту картину не отрывая глаз, но никто не проронил ни звука. Но тут старец, вновь обведя всех своим бездумным взглядом, сделал попытку приподняться, на его увядшем лице мелькнула улыбка, выражавшая привычную любезность, и он произнес глухим, дрожащим голосом:

— Не угодно ли присесть, джентльмены? Прошу вас. Совет начнется незамедлительно. Все, кто предан нашему всемилостивейшему королю, будут рады слышать, что колонии по-прежнему остаются, ему верны. Присядьте, прошу вас, присядьте, господа. Войска на ночь отправятся на отдых.

— Это бред безумного, — сказал Мармадьюк. — Кто потрудится мне объяснить, что все это значит?

— Нет, сэр, это не безумие, — твердо произнес Эдвардс, — это лишь дряхлая, беспомощная старость, и нам предстоит выяснить, кто тут несет ответственность.

— Скажи, сын мой, джентльмены останутся к обеду? — спросил старец, обернувшись на голос, который он так хорошо знал и любил. — Распорядись, чтобы приготовили обед, достойный офицеров его величества. Ты знаешь, у нас всегда к услугам превосходнейшая дичь.

— Кто этот человек? — быстро спросил Мармадьюк: голос старца пробудил в нем живейший интерес и какие-то догадки.

— Этот человек, сэр, который, как вы видели, прятался в пещере, лишенный всего, что составляет радость нашей жизни, был когда-то другом и советчиком тех, кто правил нашей страной, — спокойно ответил Эдвардс; голос его, по мере того как он говорил, звучал все громче. — Этот человек, которого вы видите теперь слабым и беспомощным, был когда-то воином столь храбрым и неустрашимым, что отважные туземцы дали ему прозвище "Пожиратель Огня". Этот человек, который не имеет сейчас даже крова над головой, когда-то обладал огромным состоянием; он был законным владельцем этой самой земли, которая у вас под ногами, судья Темпл. Этот человек был отцом…

— Так, значит, это… так, значит, это пропавший без вести майор Эффингем? — вскричал Мармадьюк в глубочайшем волнении.

— Да, именно пропавший, — ответил юноша, устремляя на судью пронзительный взгляд.

— А вы? А вы?.. — продолжал судья, с трудом выговаривая слова.

— Я его внук.

Целую минуту длилось глубокое молчание. Глаза всех были прикованы к говорившим, и даже старый немец с большой тревогой ждал, чем все это кончится. Но вот Мармадьюк, опустивший голову на грудь — не от стыда, а потому, что мысленно возносил благодарность богу, — вновь поднял глаза: крупные слезы катились по его красивому мужественному лицу. Он горячо сжал руку юноше и проговорил:

— Оливер, прощаю тебе твою резкость, твои подозрения. Теперь я все понимаю. Прощаю тебе все, кроме того, что ты позволил престарелому человеку обитать в таком неподобающем месте, когда не только мой дом, но все мое состояние в его и твоем распоряжении.

— Он твердый, как шталь! — воскликнул майор Гартман. — Я говорил тепе, юнош, што Мармадьюк Темпл — верный друг, он никогда не покидаль друга в нужде.