Пионеры на море

— Неужели никуда не годны… кроме как для картошки?.. Неужели же лишние, везде и всюду лишние?

Скрипнула дверь. Просунулась большая голова. Подойдя к столику, Котенко поднял упавший пузырек и сел на край Гришкиной койки.

Рассматривая свою ладонь, он почти грубо сказал:

— Ты зачем в кочегарку ходил? Тебе дела мало другого?.. Ну, отвечай!

Во всей некрасивой, наспех сделанной фигуре Котенко Гришка находил что-то общее с отцом. Так же грубо говорил он, но Гришка хорошо знал, что прятал отец за этой грубостью.

— Вот ты нюнишь. Однако если в корабельный винт кто-либо палец совать будет, тебе самому смешно станет. Или, скажем, за место рулевого на штурвал канарейку поставить… Сам спросишь: кой дурак это сделал? Канарейке летать положено, а за штурвалом рулевому быть. Понимаешь ли ты слова мои? Если взялся что делать, так уж делай изо всех сил. Кто тебе в кочегарку приглашение прислал? На штурвале сразу тоже трудновато. Ученье и сноровка нужны. Сто раз не выйдет, на сто первый самостоятельную вахту будешь держать. Вот я завтра командира сменю на мостике, тебя комиссаром назначу, Мишуху — штурманом. Кто кочегар, того в рулевые, рулевых в машину. Гудки дадим, пары разведем и… потонем или на камень напоремся. Запомни — только тогда машина исправно будет работать, когда все части-винтики у места, и заклепки крепки на фундаменте.

А вот что: в комсомол вам пора. На заводе-то, говоришь, до общего собрания дошли? Ну, мы вас на крейсере дальше проведем: во Владивостоке в райком пошлем дела ваши. Только чур — на кружке займетесь, чего непонятно — ко мне или к комиссару. Стенгазету — на вашу совесть. Вот в голове-то и просветлеет. А то — «лишние»… А мне, впрочем, пора с Москвой говорить.

Котенко вышел из лазарета так же тихо и неожиданно, как и вошел. Гришке показалось, что его, усталого, обожженного, павшего духом, окунули в прохладную, свежую воду. В голове все мысли укладывались, как кирпичи на стройке — один к одному. Неизвестно чему улыбаясь, Гришка обнял подушку и закрыл глаза.

Под рукой он почувствовал что-то круглое. Вытащил: в руке лежал апельсин.

Сон заставил забыть обо всем. Гришка, кому-то улыбаясь, крепко спал, зажимая в потном кулаке апельсин, подарок Котенко.

ПЛЯСКА ЗМЕЙ

Салютуя бортовыми орудиями, «Коминтерн» при входе в порт Аден застопорил машину. По гладкой воде скользили сотни катеров и лодок с чернокожими. Разгружались огромные пароходы, тарахтя лебедками.

Город раскинулся на опаленной солнцем горе, лишенной всякой зелени.

Над крепостью показались клубы дыма, понеслись звуки выстрелов ответного салюта. Когда корабль встал на якорь и вахтенные, угрожая струей воды из шланга, разогнали с палубы надоедливых продавцов и прачек, команда, одетая в майское, села в шлюпки, радуясь незнакомому городу.

Среди краснофлотцев ерзали на банках[45] и наши приятели.

На пристани зеваки глазели на давно невиданное зрелище — русских матросов.

Менялы, сидя перед стопками денег, зазывали к себе. Десятки шоферов, переругиваясь, ринулись к краснофлотцам, наперебой расхваливая свои маленькие машины.

Поглядывая с высоты своего саженного роста, сложив на груди руки, в белом костюме и огромном красном тюрбане, застыл бронзовый полисмен-сипай.

Выпив с полдюжины бутылок лимонада и напихав в карманы сладких орехов, ребята уселись в легковой автомобиль. Верный устроился на сиденье.

От сладостей и свежего мяса, купленного для него Мишкой, пес еле переводил дух. Но когда встречалась туземная скрипучая двухколесная телега, запряженная верблюдом, Верный, вырываясь из Гришкиных рук, тявкал на уродливое животное.

Шофер-сомалиец с веселой улыбкой на бронзовом лице покатил ребят в старый Аден, по дороге перекликаясь с шоферами встречных автомобилей и кивая головой на двух редких пассажиров.

Узенькие пыльные улицы старого Адена кишели народом. Сновали голые бронзовые ребятишки, визгливо кричали продавцы сластей; закутанные в белые бурнусы, с кувшинами на плечах, прячась от взглядов «неверных», проходили туземные женщины.

Не спеша прохаживались старые евреи с аккуратно расчесанными пейсами; бегали китайцы, сомалийцы, ревели ослы, медленно пережевывали жвачку важные верблюды, зазывали на разные голоса дервиши и фокусники. Укротители змей тянули ребят за штанины майских брюк, тыча в лица головами змей.

Толпа туземцев, голодная, оборванная, жадная до зрелищ, плотно окружила ребят.

Волей-неволей пришлось сесть на корточки перед укротителем.

Укротитель — старик-сингалезец, усевшись напротив, достал длинную тонкую флейту и, закрыв глаза, заиграл. Полились печальные, навевающие дремоту, но в то же время зовущие звуки.

Мишка испуганно толкнул Гришку в бок. Из полуоткрытой корзины, сверкая злыми изумрудными глазками, выползали зеленые змейки.

Верный испуганно взвизгнул, проскочил под ногами зрителей и уселся подальше.

Темп музыки ускорился. Змейки зашевелились быстрее. Вот они вылезли совсем, покорно подползли к укротителю, замерли, свернувшись кольцом.

А флейта все пела и пела.