Пионеры Вселенной

Зимними ночами, когда все вокруг замирало, Циолковский запирался в своей комнате, доставал заветную тетрадь и садился к столу. Ему казалось, что статья будет написана единым махом, как писались многие другие статьи. Он начинал с заглавия, но тут же зачеркивал его, писал другое, третье и оставался недоволен… Тогда вместо заглавия он ставил три вопросительных знака и принимался писать текст статьи. Однако, перечитав написанное, недовольно хмурился.

«Нельзя так с места в карьер! Читатели не поймут. Нужно их постепенно ввести в курс дела, заинтересовать. Я же рассчитываю на широкую публику…» Он сердился, рвал написанное и начинал все сначала…

Так продолжалось довольно долго. Статья не давалась…

Однажды, просидев до полуночи, он перечитал написанное, порвал, сердито бросил в корзинку. «Проклятие! Как будто я только начинаю писать. Ничего не получается. Или я до предела переутомлен, или еще не совсем продумал схему устройства ракеты… А может быть, просто нет вдохновения?.. Что? Ведь без вдохновения невозможно творчество…»

Циолковский устраивал короткий отдых – по поскольку вечеров не заглядывал в клеенчатую тетрадь, бродил по сонной Калуге. Потом с прежней горячностью вновь брался за перо и опять рвал написанное…

Хмурые метельные дни неожиданно сменились ясными, солнечными. Зажурчали, зазвенели ручьи, над проснувшимися, дышащими испариной, полями зазвучали веселые песни жаворонков. Эта светлая пора обновления земли всегда радовала Циолковского, рождала жажду деятельности.

Как-то вечером, покачавшись вместе с ребятами на качелях, он пришел в свою комнату раскрасневшийся, возбужденный. Ему хотелось тесать, строгать, пилить. «Пойду, сделаю за воротами новую скамеечку», – подумал он и стал искать глазами ящик с инструментами, который всегда стоял под верстаком. Но ящика не было на месте, а около стола лежала толстая клеенчатая тетрадь.

«Неужели? Конечно, она, – сказал сам себе Циолковский, листая испещренные цифрами страницы, – значит, я по рассеянности сунул ее мимо ящика…»

Просмотрев первые страницы, он взял лист чистой бумаги и, присев к столу, размашисто написал: «Исследования мировых пространств реактивными приборами». Подумал… и подчеркнул написанное жирной чертой.

«Пусть будет так! Может быть, чересчур громогласно, зато броско. Такое название сразу привлечет к себе внимание. А это – главное! Мне надо возбудить интерес ученых и читающей публики самой идеей. Если это удастся – успех будет обеспечен!..»

Он подумал, обмакнул перо в чернила и, поставив цифру «I», начал писать:

«Небольшие аэростаты с автоматическими наблюдающими приборами, без людей, до сих пор поднимались только до высоты не больше 20 верст». Поставив точку, он передохнул и стал доказывать, что аэростаты совершенно непригодны для достижения больших высот: «Чтобы аэростат поднялся на высоту 27 километров, он должен занять объем (увеличиться) в 50 раз!..» А фантастическое увеличение объема аэростата неизбежно повлечет за собой создание гигантской оболочки, на поднятие которой ушел бы весь запас газа…

Доказав несостоятельность аэростатов для завоевания больших высот, Циолковский разбил «теорию» гигантских пушек, способных якобы забросить в небо снаряд с приборами. Он писал четко, уверенно: «… Одного громадного усиления тяжести совершенно достаточно, чтобы оставить мысль о применении пушек к нашему делу.

Вместо них, или аэростата, в качестве исследователя атмосферы предлагаю реактивный прибор, то есть род ракеты, но ракеты грандиозной и особенным образом устроенной. Мысль не новая, но вычисления, относящиеся к ней, дают столь замечательные результаты, что умолчать о них было бы большим грехом».

Он остановился, положил ручку и, встав, прошелся по комнате. Потом снова сел к столу и решительно дописал абзац:

«Эта моя работа далеко не рассматривает всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны – относительно осуществимости; но в далеком будущем уже виднеются сквозь туман перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».

Поставив точку, Циолковский поднялся и весело воскликнул:

– Отлично! Начало есть! Теперь дело пойдет. Теперь я знаю, что делать дальше…

Он распахнул окно и стал жадно вдыхать свежий ночной воздух, пропитанный запахами весны, дыханием пробуждающейся жизни…

3

Погожие солнечные дни с легким весенним ветерком, несущим запахи вешнего леса, бодрили, радовали, влекли к вдохновенному труду. После занятий в училище Циолковский садился за статью и упоенно работал. А когда уставал, накидывал крылатку и уходил в поля, в дальний лес…

Как-то, поработав часа два, он вышел на улицу и увидел на скамейке у ворот белокурого голубоглазого юношу. Он смущенно держал в руках какое-то угловатое сооружение, завернутое в старый, выгоревший платок.

«Да ведь это же Андрюша Стрешнев», – узнал Циолковский и шагнул навстречу.

– Андрюша, ты что тут сидишь?

– Я к вам, Константин Эдуардович… Знаю, что работаете, поэтому и дожидаюсь…

– А что это у тебя в платке? Папа что-нибудь прислал?