Пионовая беседка

Мама улыбнулась и нерешительно начала свое пове­ствование. Она вспоминала о том, как вышла замуж за сына семьи У, как они гуляли со свекровью, говорила о своих сочинениях и о том, что они для нее значили, рас­сказывала, как собирала стихи забытых поэтесс, творив­ших еще в ту пору, когда возникла наша страна.

— Никогда не верь тем, кто говорит, что раньше жен­щины ничего не писали. Они писали, — утверждала она. — «Книга Песен» была создана более двух тысяч лет назад, и ты знаешь, что многие стихотворения принад­лежат кисти женщин и девушек. Можно ли предполо­жить, что они создали их, просто открыв рот и бездум­но выбрасывая слова? Разумеется, нет. Мужчины наде­ются, что слова принесут им славу: они произносят речи, записывают исторические события, поучают нас, как нужно жить, а мы передаем эмоции, собираем крош­ки, казалось бы, самых обычных дней, составляющих течение жизни, и запечатлеваем семейные события. Скажи мне, Пион, разве это не важнее, чем писать восьмичленные сочинения для императора?

Она не стала ждать, пока я отвечу. Вряд ли она нуж­далась в моем ответе.

Она говорила о днях, предшествовавших Переворо­ту, о том, что случилось в начале, и ее слова полностью соответствовали тому, что рассказала мне бабушка. Мама замолчала, дойдя до того места, когда она вышла из Наблюдательной беседки девушек.

— Мы были счастливы, что нам разрешают уходить из дома, — сказала мама, — но мы не понимали, что одно дело — покидать его по своему выбору, и совсем другое — быть выброшенными из внутренних покоев. Нам посто­янно говорят о том, как мы должны себя вести и что нам следует делать: мы обязаны родить сыновей, пожертво­вать собой ради мужа и сыновей и умереть, но не навлечь позора на наши семьи. Я верила в это. Да и сейчас верю.

Кажется, она почувствовала большое облегчение, что наконец может говорить об этом, но она не рассказала о том, что я хотела знать.

— Что произошло, когда ты вышла из беседки? — ос­торожно спросила я. Я взяла ее руку и тихонько сжала. —

Что бы ты ни сказала и ни сделала, я все равно люблю тебя. Ты моя мама. Я всегда буду любить тебя.

Она посмотрела на озеро. Оно побледнело, покрыв­шись темнотой и туманом.

— Ты незамужняя девушка, — наконец сказала она, — и ничего не знаешь об облаках и дожде. Как прекрасно было делать это с твоим отцом — вызывать облака, зас­тавлять проливаться дождь. Мы соединялись, словно у нас было не две души, а одна.

Я знала об облаках и дожде больше, чем была готова признаться матери, но я не совсем понимала, что она имеет в виду.

— То, что сделали со мной солдаты, — это не дождь и облака, — продолжала она. — Это было жестоко, бес­смысленно и неприятно даже для них самих. Ты знала, что я была беременна? Нет, откуда тебе знать об этом. Я никому не рассказывала, кроме твоего отца. Я была на пятом месяце. Туника и юбки скрывали живот. Пе­ред моим добровольным заточением во внутренних по­коях мы с твоим отцом решили отправиться в путеше­ствие. Мы хотели рассказать радостную новость бабуш­ке и дедушке в тот же вечер, когда прибыли в Янчжоу. Но этого не случилось.

— Потому что пришли маньчжуры.

— Они хотели уничтожить все, что я так любила. Ког­да они забрали твоего отца и дедушку, я сразу поняла, что повелевает мне долг.

— Долг? Разве ты была им что-то должна? — спроси­ла я, вспоминая горькие слова бабушки.

Мама с удивлением посмотрела на меня.

— Я их любила.

Я старалась понять ее. Она вздернула подбородок.

— Несколько солдат насиловали меня, но этого им показалось мало. Они били меня рукоятками мечей, пока мое тело не покрылось ранами. Они били меня по животу, но не касались моего лица.

Пока она говорила это, на озере собирались туманы. Затем пошел моросящий дождь, а потом и настоящий ливень. Наверное, бабушка слушала нас, стоя на Наблю­дательной террасе.

— Мне казалось, что тысяча демонов тащат меня на­встречу смерти, но я проглотила свое горе и спрятала сле­зы. Из моего нутра полилась кровь, и тогда солдаты от­ступили назад. Они смотрели на то, как я, словно краб, ползла по траве. После этого они оставили меня. Агония была такой ужасной, что она пересилила мою ненависть и страх. Когда мой сын вышел из меня, трое насильников приблизились ко мне. Один перерезал пуповину и унес моего ребенка. Другой поднимал мое тело во время схва­ток, чтобы я вытолкнула плаценту. Третий держал меня за руку и бормотал что-то на свом грубом варварском ди­алекте. Почему они не убили меня? Они убили так много людей. Какое значение имеет еще одна женщина?

Это случилось в последнюю ночь Переворота. Мань­чжуры словно внезапно вспомнили о том, что они тоже люди. Солдаты сожгли хлопок и человеческие кости и использовали пепел для того, чтобы обработать мамины раны. Затем они одели ее в чистое шелковое платье, на­шли в кучах награбленного добра ткань и приложили ее между ее ног. Но их намерения не были так чисты.