«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

— …И обратил особое внимание на характерную внешность обвиняемого, усомнившись, что обладатель столь ярких кассахских черт мог и впрямь с рождения носить росскую фамилию «Грибакин». Проще говоря, обвинил в использовании поддельных документов. — Скопцов с невыносимым тщанием изучал стену за плечом Метелина и бубнил как по писаному: — Что косвенно подтвердилось, когда во время применения к обвиняемому необозначенных физических воздействий тот кричал по-кассахски. И подтвердилось прямо, когда из Резервной Армии пришла бумага о том, что в соответствующий период рядовой родом с плато Кассэх действительно дезертировал по неизвестной причине. На версию о дезертирстве из Резервной Армии Охрану Петерберга также навёл граф Метелин, — пальцы Скопцова вновь сцепились в замок. — Вынесение окончательного приговора было отложено до получения ответа из Резервной Армии, но сам обвиняемый его не дождался. Пребывая под арестом в казармах Охраны Петерберга, повесился на лошадиной узде.

Метелину очень хотелось выйти из протопленной до самого потолка ресторации наружу к январским ветрам, но он так и продолжил неестественно ровно сидеть на стуле и даже зачем-то спросил:

— Почему?

Скопцов одарил его каким-то решительно непереводимым взглядом.

— Не сомневаюсь, вы за свою жизнь успели услышать несколько больше характеристик Охраны Петерберга, нежели дал вам сегодня я. И несколько больше цветистых сплетен о её зверствах. А я, граф, не слышал ещё ни одной, которая превосходила бы правду.

Глава 9. Бесчестие

Правда жизни заключается в том, что неловкие ситуации, сколь бы неприятными они ни казались, — это мелочь. Раздражает, когда люди начинают дёргаться оттого, что им-де не о чем поговорить, не начать беседу и так далее. Если не о чем и не начать, зачем вообще собрались?

Плюс для упрощения беседы существуют всяческие, например, словесные и логические игры. Карты, домино, в конце концов.

Валову нравился Хикеракли за способность никогда и нигде не испытывать лишней неловкости.

Валову не нравилось, что Хикеракли любил иногда скрыться, оставив неловкость другим.

— Так вы что же, в самом деле живёте с, м-м-м, господином Гришевичем? — не без нервов спросил Сандрий Придлев, решившийся наконец-то распить с новообретёнными друзьями бальзам.

Когда он об этом всех известил, Хикеракли похлопал его по плечу и смахнул фальшивую слезу: «Моя школа, никаких академиев не нужно. Молодцом. По такому поводу предлагаю — нет, сударь, не предлагаю, настаиваю! — настаиваю на дальнейшем расширении круга общения. Путём принятия, так сказать, бальзамов на сердце».

Перспектива предложить Сандрию острый самогон, иронически зовущийся твировым бальзамом, вызывала у Валова сомнения. Тем более в общежитии, в чужой комнате. Кто потом убирать будет? Кто поведёт Сандрия, человека приличного и потому прежде ничего крепче водки не употреблявшего, домой? А вести придётся — уж способность твирова бальзама исцелить человека от навыка прямохождения известна.

«Круг общения, — ответил на это Хикеракли и, протянувшись, постучал Валову по лбу. — Соображай».

— В самом деле, с Гришевичем и живу, — лучезарно улыбнулся За’Бэй. — Будто в этом что странное есть?

За’Бэй сидел с ногами на столе, вжавшемся в стену не самой просторной комнаты между кроватями. Господин За’Бэй — Феогнид Мимнерм Анакреонт Ксенокл Букоридза-бей, какой-то турко-грек, приехавший в Академию из Европ, — и был пресловутым «расширением круга общения». «Свойский, весёлый. Щедрый, что, сами понимаете-с, немаловажно, — доверительно поведал Хикеракли Валову накануне. — Но нашему брату он дорог не этим».

«А чем?» — подозрительно переспросил тогда Валов.

«А тем, с кем делит комнату, а также приятельствовать изволит. Как подружимся с ним — мигом приобретём, что называется, от некоторых типов иммунитет. Чую-чую».

«В человеческих, а тем более бесчеловечных отношениях свойство транзитивности не работает».

«У меня заработает», — отмахнулся Хикеракли и был таков.

Валов идти не собирался. Вся эта дурная манипуляция вызывала у него наихудшие предчувствия. Познакомиться поближе с шапочным приятелем Гришевича, чтобы тот только отвязался? Во-первых, неэтично. Во-вторых, не сработает.

«Это ты зря, Коля, — заметил ему позже Драмин привычно рассудительным тоном, — это Хикеракли верно мыслит. Тут не про отношения, тут про это… право гостя. Ну сам смотри. Вот когда твой отец меня к себе с улицы подобрал, ты боялся, например, что я что-нибудь украду и сгину?»

«Первое время», — честно, но сердито ответил Валов.

«А почему ничего не сделал?»

«Отцу виднее».

«Вот, — хикераклевским жестом воздел палец Драмин. — Когда в твой дом кого-то пускают, он становится гостем. Хочешь не хочешь, у него появляются права. Следовательно, если турок-грек нас к себе пригласит, Гришевичу ничего не останется, кроме как смириться».