«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Вы правильно побрезговали убивать Твирина, вы поступили куда справедливей.

Вы его разжаловали.

Глава 75. Новая жизнь

— Это несправедливо, — пожаловался Приблев и немедленно прикусил язык, поскольку последовавший вопрос был всецело предсказуем.

— Что?

На самом верху радиовышки имелась небольшая площадочка, обнесённая хилой оградкой. На площадочку можно было выбраться из окна-двери, и с неё единственный путь наверх вёл по ощерившейся кривыми жердями ступеней лесенке. Там, наверху, поджидали антенны. Говорят, нерабочие.

Площадочки, оградки, лесенки. Над Петербергом повеяло первой весной — пока ещё робкой, ненастоящей; не весной, а, так сказать, намёком на весну, и от этого намёка всё вокруг сделалось вдруг, гм, уменьшительно-ласкательным. Золотце сидел у самой оградки, свесив ноги вниз. Приблев на такие безумства не решался, а потому осмотрительно стоял от края подальше. В конце концов, у него не имелось опыта ни работы в голубятне, ни путешествий по крышам.

И уже не было так важно, по делу они взобрались на радиовышку или из прихоти; в самом чувстве высоты таилось столько младшекурсничьего задора, что несправедливость только острее колола.

— Не знаю, — честно и расстроенно признался Приблев. — Вернее, вы ведь понимаете… Да я и сам понимаю, что иначе было нельзя. А впрочем, мне так жаль, что никто не прислушался! Я бы покривил душой, если б сказал, будто правда верю… верил в душевную хворь графа Метелина — хотя, знаете ли, это такие материи, где разница между здоровьем и болезнью ускользающе тонка! В конце концов, можете ли вы поручиться, что все мы крепки духом? Вот, скажем, граф — и я имею в виду не нынешнюю его скорбь, вполне понятную, а вообще… Граф вообще, по-моему, не образчик душевного здоровья. Я читал…

Негромкий смешок Золотца сбил Приблева с мысли, но говорить тот ничего не стал, и потому мысль продолжилась:

— А хэр Ройш? Он здравый человек, этого не отнимешь, но могли ли вы ожидать от него подобной… вспышки? Да, безусловно, можно постулировать, что это лишь черта характера или временное расстройство, почему душевная наука и представляется столь хитрой. Но ведь это даёт пространство не только для сомнения, но и для манёвра! Впрочем, в случае с приговором и сомнение отбрасывать не следует.

— Вы невыносимы, — хмыкнул Золотце, но в голосе его вовсе не было сердитости. — Сандрий, вы ведь уже сами забыли, с чего начали свою речь!

Приблев смутился. В том, что мысль его невольно уходила в сторону от печальных событий к размышлениям более абстрактного, но и более приятного толка, было, без сомнения, неуважение к мёртвым. Пожалуй, даже кощунство. Но, с другой стороны, разве есть мёртвым толк от причитаний? Ведь вряд ли же что-нибудь изменится в мире от тоски самого Приблева, верно?

А впрочем, изменится — например, настроение тех, кто жив и рядом.

— Простите, — потупился Приблев. — Я понимаю, что это не слишком уместно, да и сделанного не вернёшь.

— Не извиняйтесь. — Золотце слегка запрокинул голову, глядя не то в отблёскивающее голубым небо, не то краем глаза на собеседника. — За это я вас и люблю.

— С другой же стороны, — ободрился Приблев, — если граф Метелин и правда имел некоторое душевное расстройство, мы бы всё равно не сумели вылечить его в закрытом городе, пусть тот и приоткрыт. Я, конечно, не сторонник эвтаназии, но…

— Не увлекайтесь так своими фантазиями, — поморщился Золотце, и стало ясно, что ему всё ещё очень грустно. — Не было у Метелина никаких душевных расстройств.

На радиовышку они влезли, чтобы проверить, в каком состоянии её оставили вломившиеся солдаты Резервной Армии. Часть аппаратуры отсюда вынесли ещё до осады, приспособили к общему делу, но кое-что вроде бы осталось. Надо признать, что Приблев не до конца понимал, к чему теперь подобная инспекция, но на расспросы Золотце неожиданно серьёзным тоном ответил: мол, не кажется ли вам, что росский народ уделяет радиосвязи постыдно мало внимания? А ведь за ним, мол, будущее! Это ведь, мол, такие возможности!

Возможности Приблев отчётливо видел, но внятных объяснений добиться так и не сумел. Впрочем, судя по тому, что происходило, залезли сюда они с Золотцем просто посидеть.

С маковки радиовышки Петерберг был плоским и противоестественным: не полагается человеку подниматься на такую верхотуру! И, как в подарок, ветер затих, только шорхал иногда сырой ладонью по волосам. Скоро наступит весна.

— Ничего не могу с собой поделать: у меня такое ощущение, будто начинается новая жизнь, — повинился Приблев.

— Конечно, — фыркнул Золотце. — В старой-то уже никого не осталось. — Он сердито и насупленно молчал, снова вжавшись щеками в шарф, а потом воскликнул: — Леший, ну конечно мне небезразличен Метелин! Да, мы давно разошлись, даже разругались, но ведь, знаете, это я учил его стрелять! Выучил…

В словах этих было столько горечи, что у Приблева ёкнуло сердце. Но разум его ёкать отказывался: