«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Эта дыра зияла. Сквозь неё генерал Скворцов читал длинную речь о шельмах, к которым уходит душа умершего, и вдохновении, которое к людям от них же приходит, и о том, что Веня — да что там! весь Революционный Комитет! — стал для города и страны именно таковым.

— Всё не как у людей, — проворчал Коленвал. — Он же так нас всех хоронит.

— Папа любит росские обычаи, но… теоретически. — Скопцов поглядывал на происходящее весьма снисходительно. — В молодости, ещё до Охраны, он даже пробовал побыть лесником, но заскучал. Ты не переживай, он знает, что делать. Просто… увлекается.

— Ну хоть с погодой повезло, — Коленвал втянул ледяной воздух. — А то ведь, знаешь, пока несли сюда тело…

— Давай не будем об этом.

Пока несли сюда тело, оно могло бы завоняться, когда б не мороз. В городе снег успевал уже за день превратиться в коричневатую водицу, но по ночам и за пределами казарм зима ещё жила, и здесь, близ Межевки, по-прежнему было бело.

Если избираешь символом своей революции белую орхидею, не удивляйся, что по весне она увянет.

— И да, я переосмыслил твоё предложение. Не возьмусь преподносить людям никаких планов, как ты выражаешься, но я уловил мысль, которую ты попытался мне внушить. Или это был хэр Ройш?

— Бюро Патентов, — пробормотал Скопцов себе под нос.

— Так вот я ничего не знаю о планах, но готов подумать над тем, как следовало бы исправить глупости и системные ошибки. Наладить коммуникацию между городами, чтобы достижения одних работали в других. Чтобы прогресс шёл… Ты ведь это мне предлагаешь?

— Не только. Представь себе… Просто как фантазию — представь, что у тебя есть возможность самому указать нашей науке и особенно промышленности направление развития. Особенно в кризис — как бы ты от него защищался?

— Фантазии — это фантазии, — отрезал Коленвал. — Я либо занимаюсь делом, либо фантазирую.

— Ах, но зачем проводить такую строгую границу?..

— Что-то я тебя не пойму, — Коленвал сердито обернулся к Скопцову, но тут же напомнил себе, где они находятся, и только выдохнул. — Говори, пожалуйста, по существу.

Скопцов неопределённо отвёл глаза.

— Революция свершилась. Разве нет? А это значит — разве не значит это, что пришло время… следующего шага?

— Следующего шага?

— Да. Преодоления политического и экономического кризиса. А главное… — Скопцов вдруг решительно вскинул подбородок. — Коля, но ты ведь понимаешь, что Европы долгие годы насильственно давили в Росской Конфедерации любое развитие. Ведь понимаешь? Разве тебя это не возмущает? Или ты не веришь, что у нашего отечества есть потенциал для рывка? Вообрази, что тебе нужно построить промышленность этой страны с нуля. Я видел… Ну, мы полистали некоторые бумаги по метелинскому заводу — ты ведь совершил там подлинное чудо! Так не долг ли твой…

— Так почему ты не обратишься с этим к Гныщевичу? Он же у нас главный промышленник, — хмыкнул Коленвал.

— Но он же ничего не соображает в сути вопроса! — всплеснул руками Скопцов. — И потом…

Что потом, узнать Коленвалу так и не удалось: тирада генерала Скворцова наконец-то подошла к концу. Настало время прощания. Гроб бережно опустили в яму (за вчерашний день Коленвал сполна изведал все сложности организации зимних могил), солдаты дали торжественный залп. Тот заменил музыку — оркестр играть отказался, сославшись на мороз.

До чего же все эти символы бессмысленны. Почему мы можем спокойно поженить людей или прочитать речь, а перед лицом смерти непременно поминаем шельм и прочие древние предрассудки? Потому что нам страшно?

Коленвалу, выяснявшему у прозектора подробности долбления Вениной головы, страшно не было.

Тем не менее он, как и все, бросил в яму горсть земли. Занятно: вроде бы в последнюю встречу подобает внимательней всмотреться в человека, ведь для этого ж его убирают дорогими цветами и атласными подушками. Но Веня был последним, что Коленвал замечал на похоронах Вени. Он замечал, что граф почти равнодушно кидает свою горсть, но теребит на запястье неприметную верёвочку. Замечал, что с Гныщевичем пришли несколько неизвестных тавров. Замечал, что Плеть опускает в могилу не только землю, но и какую-то разрисованную деревянную дощечку, а Золотце — Венину студенческую бляшку. Замечал, как мистер Фрайд достаёт переплетённый в кожу блокнот и бесстыже делает пометки. Замечал искренние слёзы в глазах пугливых оскопистов.

Всё что угодно он замечал, кроме Вени, и теперь, когда его горсть упала на заколоченную крышку гроба, не сумел бы сказать, во что тот был наряжен.

Может, оно и с революцией так?

Когда все желающие приложили руку к заполнению могилы, четверо с лопатами завершили это дело. Генерал Скворцов бережно разместил в ногах саженец осины (удобренная и утепленная яма под него отняла вчера вдвое больше времени, чем сама могила) и произнёс нужные слова про лешего.

Хоронища, где лежат в гробах, легко отличить от тех, куда опускают урны с прахом. На вторых деревья растут куда теснее. Лесок возле Межевки, где и останется теперь Веня, был совсем прозрачным.

Жидким, как перспектива усилием мысли сотворить в Росской Конфедерации рабочую промышленность.