«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

«Разумеется, нет. Предрассудки, кругом предрассудки! Однако же у всякого сообщества наблюдаются характерные особенности, которые нельзя не учитывать. Вы знаете, к примеру, что столичный говор отличается от петербержского? Нет? Наше счастье, что к таким нюансам вообще мало кто действительно чуток. И тем не менее лучше бы вам представляться ыбержцами».

«Не слишком ли близко к Петербергу?» — хмурился Мальвин.

«А что делать? Вдруг сыщется-таки тонкое ухо, которое разберёт наше эканье?»

«Эканье?»

«Эканье-эканье! А вы вовсе никогда не замечали? — хихикал Золотце. — Они же нас дразнят „пэтэрбэржцами“».

«А что не так?» — не понимал с первого раза Скопцов.

«Во-от! Вы даже и в карикатуре не слышите. А столичные жители бы непременно посмеялись над тем, как мы обращаемся, допустим, к единственному другу господина Гныщевича. Не знай они, что у тавров фамилии из осмысленных росских слов, записали бы за нами на бумаге „Плэть“, через „э“».

Бедный Скопцов только и мог, что морщить лоб и растерянно шевелить губами, стараясь выследить у себя это самое эканье. Мальвин же улавливал его, кажется, явственней, а потому невольно втягивался в беседу, хоть главный её предмет в те дни вызывал сплошь сомнения.

«Подождите, Жорж. Плеть-то „Плэть“, а вот сам Гныщевич или, гм, Хикеракли…»

«О чём я и толкую, — папироса Золотца описывала в воздухе затейливые фигуры. — Наверняка в различиях нашего и столичного говора прослеживается какая-нибудь система. Возможно, её уже и описали в научных трудах — никогда не интересовался. Но в смысле практическом такие штудии будут для нас бесполезной тратой времени. Батюшка однажды целых полгода вложил в германские диалекты, там же всё более чем непросто, а потом оплошал, скажем так, в пикантной ситуации».

«Вот и не надо попадать в пикантные ситуации, занимаясь серьёзными делами», — вставлял свой назидательный комментарий хэр Ройш, снисходивший тогда до болтовни реже обычного.

«Мне хотелось бы с вами согласиться, но батюшкин пример не позволяет. Да и свой собственный тоже, если начистоту. Пикантные ситуации — весьма удобный инструмент для тех, кто занят серьёзными делами».

«Пока он не обернётся против тебя», — ворчал хэр Ройш.

«Это всё ваша приверженность авантюрным романам, где сюжет без пикантных ситуаций недостаточно весел», — усмехался Мальвин.

«Какие ужасные вещи вы говорите, господин Золотце! — всплёскивал руками Скопцов. — Инструмент… Вы что же, в самом деле…»

«А я вам не рассказывал?»

«Ох, избавьте меня от таких откровений! — бросало в краску Скопцова. — Не подумайте, будто я вас осуждаю, но это же… Как же… Это же аморально!»

«Зато чрезвычайно морально паковать чемоданы в Столицу, намереваясь лишить власти законных её представителей», — лукаво, совсем как покойный господин Солосье, щурился Золотце, и хохот разбирал уже всех. Даже краснеющего Скопцова, даже критичного хэра Ройша.

Что уж говорить о Мальвине.

В те дни все они были будто хмельные от страха и предвкушения.

«…Так вот, вернёмся к эканью. Попытки избавиться от него заведут куда-то не туда, только тревожиться сильнее будете. Я бы ограничился словами про Ыберг — в столичных играть даже не думайте, вы не знаете города, порядков местных, не свидетельствовали всяческим важным событиям. Это гарантированный провал».

«Это и с Ыбергом провал, — тяжко вздыхал Мальвин. — Нас рассекретят за день. Ну за три».

«Меня же не рассекретили!»

«Вы особый случай, Жорж».

«Господин префект, прекращайте причитать и берите поднос. Да-да, поднос! Особый случай, сочинили тоже… Поднос, господин префект!»

Сейчас, позволив себе передышку в средненьком столичном кабачке, Мальвин с удивлением отметил, что все до одной здешние девки управляются с подносами куда хуже его самого. Не «Петербержская ресторация», конечно, а всё равно приятно. Это ведь тоже искусство — искусство быть ловким и неброским, услужливым и тихим, расторопным и не слишком суетливым, понятливым и быстрым. Самый смех заключался в том, что Мальвину за минувшую пару недель удалось продвинуться в лакейской иерархии Патриарших палат.

Когда Золотце принёс в каморку за курантами сию ошеломительную весть, они четверо снова хохотали, будто хмельные.

«Ну что ж, — постановил непривычно легкомысленный хэр Ройш, — если вдруг мы проиграем это государство, о вашей дальнейшей судьбе, господин Мальвин, можно не беспокоиться, вам обеспечена завидная карьера. Господина Золотце укроют среди юбок горничные, а господина Скопцова — за извечную его кротость — рано или поздно пожалеет кто-нибудь из членов Четвёртого Патриархата. И, чего доброго, усыновит. Меня же попросту не найдут, и так я мирно состарюсь на вершине часовой башни».