«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

И не следует обманываться, будто человеку в путах и со здоровенной шишкой на лысой голове неоткуда взять метлу, чтобы гнать просителей. Это то, чего не понимал хэр Ройш, но явственно видел Скопцов.

А потому он, помявшись, всё-таки вступился за чувства графа Жуцкого:

— Ваше сиятельство, сколь бы абсурдно это ни звучало в данных нам обстоятельствах, мы… мы не без сопереживания относимся к вашим злоключениям. Вернуться с другого конца Росской Конфедерации, обнаружить в Патриарших палатах кавардак, на который вы уже вряд ли сможете повлиять — о, это серьёзное испытание! И так скоро волею несчастливого случая попасть в плен…

— Волею случая? — выкатил глаза граф Жуцкой. — Юноша, это вы называете волей случая? Петербержские бунтовщики в Четвёртом Патриархате — случай?!

— Для вас — случай, — подхватил хэр Ройш протянутую Скопцовым нить, чего ожидать от него было нельзя никак. — Вы ведь не станете отрицать, что этот жребий мог выпасть и не на вашу долю?

Хэр Ройш с наслаждением прогулялся от стены до стены наимрачнейшего подвала, где Скопцову становилось отчётливо не по себе. В наслаждении его, впрочем, не имелось ничего удивительного: необходимость коротать дни в часовой башне приохотит и к подвалу, если только тот нов и не измерен пока шагами вдоль и поперёк.

И к тому же (озарило вдруг Скопцова до того неуместно, что он чуть было не хихикнул вслух), хэру Ройшу наверняка мил этот подвал, поскольку спрятан он под подлинными Патриаршими палатами. Историческими и достоверными, ныне бережно укутанными в кирпичный футляр, чтобы служить забытым музеем на территории Патриарших палат новых, в некотором роде фальшивых. Вот тут, прямо над головой, а то и в самом подвале, расхаживали когда-то в тяжёлой серебряной парче истинные патриархи — жестокие, коварные, но великие хозяева Столичной Роси, а не беззубое аристократическое собрание, поименованное в честь предшественников словно бы с насмешкой. И хэр Ройш никогда в том не признается, но и в его душе есть место благоговению пред руинами могущества. Быть может, в его душе места под это благоговение отведено несоизмеримо больше, чем в чьей-либо ещё.

Золотце вот нескрываемо забавлялся собственным решением разместить непредвиденных пленников в исторических подвалах, но примерял ли он в воображении тяжёлую серебряную парчу?

Хэр Ройш, будто заслышав рассуждения Скопцова, чуть суетливо отдалился от дыбы, которую только что созерцал едва ли не элегически. Скопцов поёжился дыбе и сконфузился предполагаемому чтению мыслей.

— Граф, — с неодобрением вздохнул хэр Ройш, — проявите здравость и примите сей поворот судьбы как данность. Признаться, не вижу для вас практической пользы возмущения. Да, мы не нравимся вам, но ведь и мы вас не выбирали для диалога — и вряд ли пожелали бы выбрать, не соверши за нас выбор роковая случайность.

— Призываете к взаимному уважению недовольств друг друга? — граф Жуцкой надсадно усмехнулся, но за надсадностью проступило наконец некоторое любопытство.

Хэр Ройш кивнул.

Когда вчера перед ужином оторопелый Мальвин поймал Скопцова в холле Главного Присутственного и коротко изложил проблему, они тотчас метнулись за Золотцем на кухню. Золотце одновременно смеялся, злился и кусал локти, но был твёрд в главном: сначала оповестить хэра Ройша, а уж потом разбираться с частностями вроде условий содержания — ведь хэр Ройш наверняка вознегодует.

И хэр Ройш вознегодовал. Шутка ли — пленить по неосторожности члена Четвёртого Патриархата! Без плана, без договорённости, без ясного осознания, что же с ним теперь делать. Скопцов от такого поворота пришёл в отчаяние, да и захвативший заложника Мальвин сам изрядно растерялся.

Вернее, заложников.

Он сразу повинился в том, что привёл за собой в Патриаршие палаты слежку. Столкнулся где-то на улице с подозрительной личностью, подозрительность даже отметил, но поспешность и дурная погода подвели, лишили осторожности. Скопцов бросился Мальвина утешать: да разве ж думал кто, что в Столице могут признать в лицо не хэра Ройша?

Мальвин только хмыкнул с горечью: а ведь думали, думали! Но, обсудив, думать себе запретили.

В безлюдном крыле Дома высоких гостей на графа Жуцкого с разоблачениями выскочил некто Евгений Червецов — петербержец, выпускник Йихинской Академии, предполагаемый взрыватель Алмазов.

Скопцов, услышав о том, ахнул, хэр Ройш цыкнул зубом, что было для него проявлением высочайшей экзальтации, а Золотце отвернулся к стене и подавлено шепнул: «Простите меня, господа».

Извинения его звучали до того дико, что никто не нашёлся с ответом.

Ещё в Петерберге хэр Ройш заявил: покойный Метелин за водкой поведал Хикеракли не только о намерениях Резервной Армии. Ещё он, к примеру, пересказывал слух о петербержском взрывателе, который едва не босиком бежал в Столицу. Метелин этот слух проверить не успел из-за грянувшей мобилизации, но адресок убежища раздобыл — хотел из первых рук вызнать, так что же творится в родном городе. Хмельному Хикеракли хватило соображения адреском поинтересоваться.