«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Рядом перетаскивали чью-то мебель, чуть подальше — распевали портовые песни неверными отроческими голосами, за спиной скрипели тележкой с кисло пахнущим хлебом. В этом городе слишком много людей, этот город живёт друг у друга на головах, топчется под окнами, пихается локтями, арестантом кружит в кольце казарм, за которым строиться не положено.

В этом городе — затыкай не затыкай уши — непременно зацепишь обрывок, пёстрый лоскут чужого разговора.

Зацепишь, обернёшься — а насмехается мальчик. Чересчур, быть может, молоденький для своего взрослого сюртука из плотного драпа, чересчур субтильный и не самый высокий, но всё-таки мальчик. Метелин не шибко, конечно, присматривался, но всё же обман не сам раскусил — по стечению обстоятельств выяснил, что Брэд никакой не Брэд, а Брáда. И, выходит, не из Британии, а совсем из другой европейской страны. До причин и деталей Метелину дела не было, ну девица — и пусть девица. Даже уважение мелькало: ловко она это — если кто её и ищет, в таком виде всяко не найдёт.

— Александр, вы опять не расслышали?

Метелин поднял глаза на Брэда.

Браду.

В свете открывшихся обстоятельств — определённо на Браду.

— Нет, слышу я вас прекрасно.

— Красноречие, однако, вам отказало, — констатировала Брада. — Что-то не так?

Голова Метелина гудела, как после крепкого удара. Какое тут, к лешему, красноречие!

— Что ж, я могу помочь нам обоим справиться с неловкостью, — беззастенчивое её самодовольство окончательно сбило Метелина с толку. — Вам нечего мне сказать, зато мне есть что сказать вам. Предлагаю взять комнату в ближайшем кабаке, чтобы никто нам не помешал. Вы ведь готовы уделить мне немного времени?

Метелин не без усилия сглотнул, и это сошло за подтверждение согласия. Пользуясь тем, что прохожие видят в ней мальчика, а Метелин — хотел бы, да не может, Брада не удержалась от панибратского похлопывания по плечу, что в отношении него позволял себе разве что Гныщевич. Но не станешь же ей за такое — как всамделишному мальчику — руки выворачивать!

Времени на разговоры у Метелина скорее не имелось — когда вольнослушатель Брэд Джексон подловил его на крыльце Академии, он как раз собирался в Северную часть, продлевать у генерала Стошева очередные пропуски из города для рабочих. Вечно всем им что-нибудь не по нраву — шагу ступить нельзя, не испросив разрешения у наместника, у Городского совета, у командования Охраны Петерберга и леший знает у кого ещё. До того как взяться за завод, Метелин и вообразить не мог, сколько кровушки выпивают эти согласования да дозволения.

Поэтому вольнослушателю Брэду Джексону он сказал прямо: иду короткой дорогой до Большого Скопнического, хотите — сопроводите меня, но на компанию мою в загуле по кабакам не рассчитывайте.

А оно вон как повернулось.

Метелин хватался за обыденное: к генералу Стошеву лучше бы таки успеть сегодня, но вечером никак нельзя не умаслить делегатов из Старожлебинска в «Петербержской ресторации» — пусть знают, кому патенты продавали! А между тем и этим оформить бы ещё дарственную на необъезженную «Метель» беспокойному графу Тепловодищеву, который всё не может смириться с разорванным контрактом…

Только короткостриженый затылок Брады маячит впереди и отменяет любые планы.

А ведь толком и не припомнить ничего про этот затылок. Перекинулись как-то в Академии двумя словами с его обладательницей, а потом столкнулись возле распивочной в начале семестра. Единственный раз Метелин нарушил зарок водки покамест в рот не брать, единственный раз! Да и повод был если не уважительный, то хотя бы понятный: удалось, наконец, утрясти вопрос железнодорожного сообщения с Куём — тамошняя знать автомобили себе выписала, но расходы на транспортировку из Петерберга за Урал изловчилась повесить на Метелина. А это ж охраняемый состав надобно выбивать, посылать туда кого-то, искать, чем ещё треть состава заполнить, чтоб вхолостую не гонять, а то совсем убыточно выйдет.

Когда все бумаги по составу легли-таки Метелину на стол, он уже и улыбнуться своему счастью не был в кондициях. Перепроверил всё четырежды четыре раза, послал курьера Гныщевичу, попробовал заснуть, да не вышло — отец созвал дам, дамы смеялись так заливисто, что не скроешься и на втором этаже. Обсуждали, конечно, Метелина — все в свете только и делали теперь, что обсуждали Метелина! Того он и добивался, к тому стремился, но после железнодорожных забот отцовское распускание хвоста перед дамами — «да-да, вырос мальчик, многому научился, было ведь у кого» — звучало подлинной насмешкой. Было у кого? Да отец не то что завод сгноил, он бы и жалкие свои швейные мануфактуры разорил лет этак через пять! То, что он всенепременно найдёт способ теперешние достижения Метелина к самохвальству приспособить, неожиданностью не было, но предсказуемая мерзость на поверку оказалась ничем не краше непредсказуемой.