«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)

Да и Мальвин ведь обозлился. Очень ему стало обидно, что работает вроде его методичность: допросили, выяснили, установили — а толку с того нет. Знаем имя преступника; знаем, чем он примерно в последние дни занимался; знаем наверняка, что со слугами из Алмазов в сговор не вступал, а бомбу собрал сам; знаем, а безработного Евгения Червецова, коего можно было б роскошненько эдак расстрелять, нету. Вот нету и всё. И получается, что методы и представления Мальвина вроде и правильные, а удовольствия никакого, да и пользы тоже. Так что он не поглядит на собственную проснувшуюся мягкость и здравость, не оштрафует виновника такого позора и не арестует. Не станет он в этом деле тетешкаться — и толку-то, что главному пострадавшему, то бишь Золотцу, кровавых жертв не надо.

Делать с тобой что, Хляцкий? Повелеть тебе хватать Сполоха под мышку и бежать поскорее? Да ты и не поймёшь, о чём вообще речь и зачем такие радости. А если объяснить?

Только ведь в этом деле не один ты, Хляцкий. Мальвин ведь обозлился. Он ведь продолжит на родителей и знакомцев Червецова «слегка надавливать», пока не сыщется среди них кто-нибудь, кто всё-таки был причастен, согласен, кается и винится. Вот и скажи, Хляцкий: должны они страдать из-за дундучьей твоей головы? То-то и оно.

Хикеракли уж и не знал, куда себя от всех этих мыслей девать. Вот, казалось бы, все друзья, все хорошие, а выпить не с кем — даже с Драминым без Коленвала душевности не выходит. А Коленвалу пока пить противопоказано, он лежит себе в лечебнице и истязает там сестёр. В бинтах лежит. Коленвал — он ведь белёсый, как вошь, на нём и не разглядишь. Ну его к лешему.

Долго ли, коротко, а так Хикеракли и пришёл к другу своему хэру Ройшу.

Он вообще-то никогда в особняке Ройшей не был. С чего б ему тут бывать? Сперва не звали его — конюхов через парадный вход не водят, а потом… Как хэр Ройш стал в своей семье главой, так и выяснилось, что не слишком-то он гостеприимен. Встречаться норовил в Алмазах, кабаках или, если уж совсем припечёт, у графа.

У графа в особняке пахло хорошо, какими-то индокитайскими благовониями, а у хэра Ройша — нафталином. Слуга на Хикеракли насупился, но признал сразу, тулуп давай с плеч тащить. И как признал? Это Хикеракли фигура такая в Петерберге заметная, али хэр Ройш своим людям списочек составил, кого пущать, а кого разворачивать?

Принимал хозяин в гостиной, где Хикеракли и успел передумать все эти свои думы, пока хэр Ройш соизволял к нему выйти. А гостиная очень была ничего, со вкусом деревом обставленная, но совсем нежилая. Чувствовалось в ней отсутствие женской, да и вообще человеческой руки. То есть нет: в гостиной было чисто и прибрано, графин на столе и дрова в камине, но в том-то вся и закавыка! Когда в доме люди живут, такой чистоты не случается. Даже при самых расторопных слугах непременно кто-нибудь что-нибудь куда-нибудь кинет, кресло перед камином будет промято или занавесь неровно отдёрнута. А тут — не гостиная, а картинка с книги, страх один.

— Господин Хикеракли? Какой любезный визит!

Господин Хикеракли, разогревшийся уже напротив камину, как укушенный подскочил. Выбрела к нему из недр особняка не кто-нибудь, а сама фрау Ройш — дама дородная, в годах, но очень красивая, с густющими волосами, утыканными какими-то драгоценностями. Красивая, только совершенно растерянная.

А что это фрау Ройш, сообразить нетрудно было.

— Бросьте, сударыня, какой я вам…

— Ах, к нам так редко нынче стали ходить! — перебила фрау Ройш. — Костя говорит, что занят важными делами… Но мне, знаете, мне иногда становится скучно — вы мне уделите внимание? Быть может, вам чего-нибудь подать?

Она хлопнула в ладоши, но Хикеракли спешно замахал руками:

— Бросьте, бросьте, говорю! Мне только хэра Ройша подать.

— Но, сударь, я вынуждена вас расстроить… Хэр Ройш скончался…

— Костю! Костю, я имел в виду!

Фрау Ройш захлопала выкрашенными ресницами и громко рассмеялась. Что же это такое в женской, как говорится, психологии, что так быстро ломается? И баронесса Копчевиг, и эта… Вот и поди сыщи себе нормальную девицу — из нормальных одна только аферистка Брада и есть. И ещё Генриетта.

Хотя это Хикеракли зря. Фрау Ройш не тронулась, просто ей было очень одиноко. Особняк сей вообще создан был для одиночества — одиночества, от которого самого хэра Ройша, то есть Костю, Костеньку, не спасали никакие люди.

А голуби спасали? Расстрелы спасали?

Тебе двадцать лет, Костенька, ты всё-таки уже не мальчик! Сам-то ты сказать можешь, что тебя спасает?

И во сколько грифончиков это что-то нам всем влетит.

— Ах, ну конечно! — фрау Ройш утёрла подкрашенные чёрным слёзы. — Конечно, Костя ведь теперь и есть хэр Ройш… Я такая глупая, совсем в этом не понимаю. А вы, выходит, пришли по делу?

— По главному человеческому делу: поболтать! — Хикеракли кинулся к графину, на лету примеряясь, что там и подают ли это приличным дамам. — Если хотите, и вам сейчас одну историю расскажу, настоящую хохму…