Пиппа ищет неприятностей

Однако главным в экспедиции был назначен Конвей, а он моего мнения не спрашивает. Он организовал раскопки. Занял в них всех, включая воинов. Кроме флаобца. Смысл его присутствия остаётся для меня загадкой. Впрочем, из Меаджина тоже не слишком хороший работник. Он не столько копает, сколько ходит с места на место, что-то бормоча. То здесь копнет, то там. Но его не одёргивают. Он, конечно, странный. Но не такой, как чёрный флаобец. Тот как уставится своими голубыми глазищами… И попробуй определи, о чём он думает… И почему-то смотреть он предпочитает именно на меня. Чем я ему не по душе пришелся? Даже сейчас, когда мы собрались поужинать, – я пишу, а он сидит напротив и смотрит.

27-й день лунного месяца цветеня, 47-й день после солнцестояния.

Я до сих пор не могу прийти в себя. Почему? Почему я не догадался раньше? Я пытаюсь поймать взгляд Атайнин, но голубые глаза будто избегают меня.

Честно говоря, сегодня я был готов поднять бунт. Семь дней бесполезных усилий. Горы выкопанного песка, который за ночь затягивает выкопанные ямы почти до верха. Реки пота, выпитого раскаленным солнцем. Стертые в кровь ладони. Десятки найденных домов, засыпанных песком по самую сорванную крышу.

Но неожиданно Меаджин прервал свои блуждания и стал копать из всех сил, накопленных за то время, пока копали остальные. Рон скомандовал присоединиться к варвару. Не знаю, что сподвигло его на такое решение. Не знаю. Наверное, в отличие от меня, он не считал Меаджина слабым на голову. Так или иначе, совместными усилиями мы откопали окованные запертые двери в глухой стене. Как и многие другие здания, эта стена была украшена лепниной из листьев на вьющемся стебле. Странно выглядел растительный узор среди пустыни.

Двери были заперты. Мэтт по праву артефактора оглядел створки сверху вниз и справа налево, но так и не смог обнаружить способ их отворить. Однако на стук они отзывались пустотой. Нетерпение росло в наших сердцах, и Рон принял решение ломать. Он уже взял острый кинжал, чтобы кровью активировать заклинание, как его оборвал женский голос:

– С ума сошли? Отойдите…»

– Скалёныш! – вырвал меня из мира пустыни и древних развалин голос Дикого. – Ты где запропастился?!

Я быстро спрятала книжку в мешок, затянула его и, сунув под голову, улеглась на соломе.

– Дрыхнешь? А ну вставай!

– Что, уже можно идти кушать? – отозвалась я.

– Не заслужил ещё кушать, – буркнул Дикий. – Нитки, иголка с собой?

Покивала.

– Доставай! – И он стал расстегивать ремни нагрудника.

Я закопалась в своем бездонном мешке, выискивая моток ниток и вынимая из рукава иглу.

С тихим стуком на солому приземлился доспех, и в меня полетела рубашка. Я подняла взгляд. Дикий стоял передо мною, голый по пояс. Его плечи поднимались округлыми буграми. На руках переплетались жгуты мышц. Впалый живот был разделен поросшей темными волосками бороздой, к которой примыкали выпуклые квадратики.