Читаем Пир Джона Сатурналла полностью

Вожделенное прибавление… Так это же я, догадалась Лукреция, это же маменька обо мне писала. Широко раскрытыми глазами она пожирала строки, в которых ее мать изливала свою радость, что во чреве у нее растет дитя. У Лукреции тоже стеснилось в груди от нахлынувших чувств, и она задалась вопросом, уж не возродилась ли в ней чудесным образом радость давно покойной матери? Наконец она дошла до последних строк.

Пусть ликует весь Бакленд, милорд, ибо грядет мое величайшее счастье. Долина вновь обретет надежную защиту. Посланная нам благодать отведет прочь мертвую длань стародавней клятвы. Да будет древний завет заменен моим! У Вас будет сын, Уильям. Сердце подсказывает мне. У Вас будет сын.

Слова поплыли перед глазами Лукреции. Письмо выскользнуло из рук и упало на пол.


— Пир святого Иосифа? — переспросил Питер Перз. — Никогда о таком не слыхал.

— А тебе и не положено, — грубовато ответил мистер Банс с другого конца стола. — Если сэр Уильям одиннадцать лет кряду не принимает ни единой души, а потом в один прекрасный день просыпается и решает иначе, не нашего ума дело обсуждать волю хозяина. И если он выбирает Гектора Кэллока, которого ненавидит, как самого Сатану, и приглашает его на день святого, о котором я сроду не слыхал, не черни вроде нас задаваться вопросами зачем да почему.

По приказу мастера Джослина несколько слуг отправились к воротам и отодрали доски, которыми те были заколочены. По дому мгновенно разлетелись слухи. Граф приезжает с епископом Каррборо. Нет, с королевским советником. Нет, с самим королем.

С кухонь теперь доносился шум иного рода, похожий на постепенно нарастающий грохот далекой тяжелогруженой подводы. В хозяйственном дворе громоздились кучи мешков и корзин. Шлепая взад-вперед по залитому грязной жижей полу судомойни, Джон слышал глухой стук бочек, перекатываемых по булыжнику, и звон ключей Генри Пейлвика. За четыре дня до праздника святого Иосифа Альф заявил, откидывая со лба рыжие волосы:

— Мое мнение такое, что никто приезжать не собирается. Просто мистеру Паунси взбрело на ум помытарить нас хорошенько.

— Может, никакого графа Форэма и в помине не существует? — предположил Питер Перз.

— О, граф Форэм существует, не сомневайтесь.

В дверях подсобной, привалившись плечом к косяку, стоял сальноволосый мужчина в замызганном горчичном жакете.

— Он здесь, — продолжал незнакомец. — Сэр Гектор, леди Каролина и их возлюбленный сын Пирс. Ну и челядь, разумеется.

— Какая челядь? — спросил Альф, озираясь по сторонам.

Потрепанного вида мужчина взял табурет, уселся в углу у входа и оскалил в ухмылке кривые желтые зубы.

— Пандар Крокетт, к вашим услугам. Повар его светлости. А под челядью я разумею себя самого, горничную да пару-другую малых, которых отскребли от пола в захудалой гостинице и пинками прогнали через ливрейную комнату сэра Гектора. Теперь они зовутся лакеями.

* * *

В кухни вносили говяжьи и свиные полоти, уложенные на шесты. По широкому коридору таскали взад-вперед подносы с хлебами. Печи Вэниана пыхали жаром. Из погребов выкатывались огромные дубовые бочки, во дворе росла куча дров, подвозимых телега за телегой. Только Филип и Джон в судомойне оставались в стороне от общей суеты, занимаясь привычной работой под недреманным оком мистера Стоуна. Джон чистил водосток в полу, Филип выскребал лохани. Уступкой судомойни по отношению к гостям сэра Уильяма стал мешок чистого песка. Утром в день пира, когда поварята собрались на завтрак в подсобной, из главной кухни исходила странная тишина. Потом поварешка Сковелла гулко ударила по котлу.

— По местам!

— Ну все, началось, — вздохнул Альф.

Джон увидел, как Колин и Льюк подвязывают кожаный полог, отодвинутый в сторону, и распахивают двойные двери. В подсобную ворвался оглушительный кухонный шум: треск огня, лязг сковород, звон котелков, глухой стрекот ножей по разделочным доскам. Повара орали приказы поварятам, которые носились взад-вперед как оглашенные, уворачиваясь друг от друга, и мельтешили перед пышущим жаром очагом, где кипели огромные чаны воды и скрипело гигантское вертельное устройство.

— По крайней мере, нам не надо в этот ад кромешный, — без особой радости заметил Филип, вставая из-за стола.

— Да уж, слава богу, — вяло согласился Джон.

— Бога благодаришь? — осклабился Коук, сидящий напротив. — Уже забыл свою мамашу?

После первой стычки старший поваренок соблюдал осторожную дистанцию, но сейчас по бокам от него сидели Барлоу и Стаббс, и он чувствовал себя в безопасности. Барлоу гадко захихикал, Джон двинулся было к ним, но тут с дальнего конца помещения донесся взрослый голос:

— Эй-эй-эй! — Пандар Крокетт оторвал голову от стены. — Какой толк махать кулаками, делать друг из друга отбивную? Нужно беречь силы. — Он снова прислонился головой к деревянной панели. — Берите пример с меня.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза