Читаем Пир Джона Сатурналла полностью

Настала весна. Пиршества возобновились. Из Большого зала вновь доносился в кухни пронзительный гнусавый голос мистера Паунси, объявляющего имена гостей, которые рассаживались за «высоким» столом:

— Милорд Гектор и леди Кэллок, Форэм и Артуа! Лорд Пирс Кэллок, Форэм и Артуа! Миледи Массельбрук, маркиза Чарнли! Милорд Фелл, граф Байвотер! Милорд Фербро! Маркиз Хертфорд!

В Масленицу к обтрепанным слугам сэра Гектора присоединились слуги Саффордов из Мира и Роулов из Броденэма. В Михайлов день прибыл епископ Каррборо со свитой. По подъездной аллее цокали упряжные и верховые лошади. Кухонным работникам казалось, что каждая следующая партия гостей многочисленнее и голоднее предыдущей. Обед плавно переходил в ужин, а едва успевал завершиться ужин, как уже начинался завтрак. Дни перетекали один в другой и под конец вылились в грандиозное заключительное пиршество, когда все и вся в кухнях гремело, орало, бренчало, чертыхалось, плескало, ревело и рычало.

— Прямо как в старые добрые времена, — удовлетворенно заметил мистер Банс. — Даже сбегать поссать некогда.

Однако, невзирая на все свои усердные труды, Джон постепенно погружался в разочарование. Сковелл велел идти, куда ведет кухня. Но за каждым блюдом, которое он научался стряпать, маячила дюжина других. Каждое умение, в котором совершенствовались его неловкие пальцы, влекло за собой необходимость овладения десятком новых навыков. Если поварята теперь и подходили к нему всякий раз, когда у них соусы разделялись на составляющие, мясо разваривалось в лохмотья или кремы разжижались до текучего состояния, то делали они это потому лишь, что не подозревали о масштабах его невежества. Кухня не знает границ, думал Джон, наблюдая за Колином и Льюком, обрызгивающими жиром птичьи тушки на шампурах, или за Вэнианом, скручивающим крендели и рогалики из сдобного теста. Засыпая на тюфяке рядом с Филипом, Джон видел во сне бесконечную вереницу нагруженных подносов, которые поднимались по лестнице на плечах подавальщиков Квиллера, потом возвращались пустыми, вновь нагружались и поднимались наверх, и так далее, опять и опять…

Утром он вставал раньше всех поварят и поздним вечером падал на свой тюфяк последним. При угасающем свете очага мальчики вели приглушенные разговоры. Альф рассказывал про свою сестру, а Адам и Питер обсуждали прелести Джинни и Мэг. Адам заявлял, что видел Джинни нагишом, и мальчики приподнимались на локтях, навострив уши. Но мысли Джона уплывали к Розовому саду и белой лодыжке под темно-зеленой юбкой. К худому угловатому лицу в Солнечной галерее. Потом вдруг в нем поднималось возмущенное смятение, накатывали сумбурные чувства, прокладывающие новые русла в теле. Его пот стал пахнуть иначе, казалось Джону. Темные волоски поползли от лобка к пупку. С какой стати Лукреция Фримантл вторгается в его мысли? И голос у него начал меняться, добавляя свои новые петушиные нотки к общему кухонному шуму. Потом, когда пряностную комнату Мелихерта Рооса затопили ароматы заготавливаемых впрок специй, а в смежную с ней разделочную уже принесли первые свиные полоти, обычные звон, стук, треск и лязг в кухнях стихли. Снова наступил день поминовения леди Анны.

Как и в прошлый раз, в очаге дымились котлы с овсянкой и соленой рыбой. Как и в прошлый раз, Сковелл не выходил из своей комнаты. Медленно тянулись унылые часы. От нечего делать Джон помогал Льюку и Колину отбивать желтые рыбные пласты завязанной узлами толстой веревкой, покрытой белым налетом соли, когда в дверях вырос мистер Банс и устремил на него взгляд:

— Тебя желает видеть мастер Сковелл.


Длинная коричневая бутылка. Знакомый запах. Такой же кисловатой затхлостью отдавало мятное дыхание преподобного Хоула. Сковелл сидел в кресле у горящего очага, с траурной повязкой на рукаве.

— Вы меня вызывали, мастер Сковелл.

Главный повар пошевелился.

— Стань на свету, Джон Сатурналл. — Голос звучал ровно. — Я слышал, ты основательно прошелся по всем кухонным службам. Выполнял любую работу в каждой из них. Еще ни один поваренок не обнаруживал такой тяги к познанию, говорят мои старшие повара. Чему ты научился, Джон Сатурналл?

Подсобная, подумал Джон, пряностная, пекарня, разделочная, погреба и кладовые. Везде требуются свои умения и навыки. Но он по-прежнему пребывает во мраке невежества.

— Сейчас я знаю меньше, чем знал в самом начале, мастер Сковелл, — выпалил мальчик.

К его удивлению, главный повар улыбнулся:

— Значит, ты далеко продвинулся. — Мужчина тяжело поднялся с кресла и подступил к столу. — Я говорил, ты должен использовать свой дар по предназначению. Помнишь?

— Да, мастер Сковелл.

Но что это за предназначение такое, подумал Джон. Еще одна загадка в дополнение ко всем, оставленным ему матерью. Умственным взором он вновь увидел пар, клубящийся над ее котлом.

Главный повар знаком подозвал мальчика. Приблизившись, Джон еще явственнее ощутил кисловатый винный дух и увидел, что серо-голубые глаза Сковелла испещрены красными прожилками.

Перейти на страницу:

Все книги серии Иностранная литература. Современная классика

Время зверинца
Время зверинца

Впервые на русском — новейший роман недавнего лауреата Букеровской премии, видного британского писателя и колумниста, популярного телеведущего. Среди многочисленных наград Джейкобсона — премия имени Вудхауза, присуждаемая за лучшее юмористическое произведение; когда же критики называли его «английским Филипом Ротом», он отвечал: «Нет, я еврейская Джейн Остин». Итак, познакомьтесь с Гаем Эйблманом. Он без памяти влюблен в свою жену Ванессу, темпераментную рыжеволосую красавицу, но также испытывает глубокие чувства к ее эффектной матери, Поппи. Ванесса и Поппи не похожи на дочь с матерью — скорее уж на сестер. Они беспощадно смущают покой Гая, вдохновляя его на сотни рискованных историй, но мешая зафиксировать их на бумаге. Ведь Гай — писатель, автор культового романа «Мартышкин блуд». Писатель в мире, в котором привычка читать отмирает, издатели кончают с собой, а литературные агенты прячутся от своих же клиентов. Но даже если, как говорят, литература мертва, страсть жива как никогда — и Гай сполна познает ее цену…

Говард Джейкобсон

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Последний самурай
Последний самурай

Первый великий роман нового века — в великолепном новом переводе. Самый неожиданный в истории современного книгоиздания международный бестселлер, переведенный на десятки языков.Сибилла — мать-одиночка; все в ее роду были нереализовавшимися гениями. У Сибиллы крайне своеобразный подход к воспитанию сына, Людо: в три года он с ее помощью начинает осваивать пианино, а в четыре — греческий язык, и вот уже он читает Гомера, наматывая бесконечные круги по Кольцевой линии лондонского метрополитена. Ребенку, растущему без отца, необходим какой-нибудь образец мужского пола для подражания, а лучше сразу несколько, — и вот Людо раз за разом пересматривает «Семь самураев», примеряя эпизоды шедевра Куросавы на различные ситуации собственной жизни. Пока Сибилла, чтобы свести концы с концами, перепечатывает старые выпуски «Ежемесячника свиноводов», или «Справочника по разведению горностаев», или «Мелоди мейкера», Людо осваивает иврит, арабский и японский, а также аэродинамику, физику твердого тела и повадки съедобных насекомых. Все это может пригодиться, если только Людо убедит мать: он достаточно повзрослел, чтобы узнать имя своего отца…

Хелен Девитт

Современная русская и зарубежная проза
Секрет каллиграфа
Секрет каллиграфа

Есть истории, подобные маленькому зернышку, из которого вырастает огромное дерево с причудливо переплетенными ветвями, напоминающими арабскую вязь.Каллиграфия — божественный дар, но это искусство смиренных. Лишь перед кроткими отворяются врата ее последней тайны.Эта история о знаменитом каллиграфе, который считал, что каллиграфия есть искусство запечатлеть радость жизни лишь черной и белой краской, создать ее образ на чистом листе бумаги. О богатом и развратном клиенте знаменитого каллиграфа. О Нуре, чья жизнь от невыносимого одиночества пропиталась горечью. Об ученике каллиграфа, для которого любовь всегда была религией и верой.Но любовь — двуликая богиня. Она освобождает и порабощает одновременно. Для каллиграфа божество — это буква, и ради нее стоит пожертвовать любовью. Для богача Назри любовь — лишь служанка для удовлетворения его прихотей. Для Нуры, жены каллиграфа, любовь помогает разрушить все преграды и дарит освобождение. А Салман, ученик каллиграфа, по велению души следует за любовью, куда бы ни шел ее караван.Впервые на русском языке!

Рафик Шами

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Пир Джона Сатурналла
Пир Джона Сатурналла

Первый за двенадцать лет роман от автора знаменитых интеллектуальных бестселлеров «Словарь Ламприера», «Носорог для Папы Римского» и «В обличье вепря» — впервые на русском!Эта книга — подлинный пир для чувств, не историческая реконструкция, но живое чудо, яркостью описаний не уступающее «Парфюмеру» Патрика Зюскинда. Это история сироты, который поступает в услужение на кухню в огромной древней усадьбе, а затем становится самым знаменитым поваром своего времени. Это разворачивающаяся в тени древней легенды история невозможной любви, над которой не властны сословные различия, война или революция. Ведь первое задание, которое получает Джон Сатурналл, не поваренок, но уже повар, кажется совершенно невыполнимым: проявив чудеса кулинарного искусства, заставить леди Лукрецию прекратить голодовку…

Лоуренс Норфолк

Проза / Историческая проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза