Пир князя Владимира

– Медведь медведя не съест, и кошка своего котенка не задушит, – говорил он, не стесняясь лично мирить поссорившихся соседей, напоминая им, что они из одного племени, русичи. Резкой угрозой или добрым словом и шуткой приводил их друг другу в объятия, а потом все весело пили медовуху, пиво, вино или все разом.

Кровь брата своего Ярополка он оставил на совести Блуда, а собственные сны, в которых являлись ему сомнения, поутру отсылал обратно, духам темноты.

У него не было времени на сомнения или раздумья.

Он полностью изменил облик города, вокруг которого ширилось и укреплялось княжество. Строя и постоянно достраивая Киев, он со временем превратил его в прославившуюся красотой столицу.

На горе, за пределами дворца, воздвиг огромную деревянную статую своего защитника, ненасытного сына Сварогова, с головой из серебра и золотыми усами. Перун, властелин жизни и смерти. Вокруг него кичливо возвышались статуи других божеств: Хорос, Стрибог, Симаргл и Морена.

И Дажбог. Люди верили, что Днепр вскипел, противопоставил всю свою силу воле Перуна и не позволил ему перейти на другой берег к чарующей русалке Рос. Перун из своего лука послал через реку золотую стрелу и попал в камень. Из этого камня с помощью Сварога Рос сделала человека. Перун узнал в нем своего сына, повел в Ирий, и он стал дарителем Дажбогом. У сына двух отцов голова была тоже из серебра, а на лице золотились усы.

Намерением князя было прежде всего укрепить в народе веру. Под мягким и благосклонным к христианству Ярополком русские заколебались. Ослабление старой веры еще не приняло большого размаха, но даже зачатки новой религии были угрозой, и со временем могли начать подтачивать и разъединять государство.

– Каждый бог тянет людей на свою сторону, одни против других ополчаются, – сказал он боярам, – но старые правила и обычаи – наш щит.

И приказал построить величественное капище, чтобы утвердить свою власть, опираясь на древние законы. Готовясь к дальнейшим завоеваниям, старался умилостивить богов, чтобы они не оставили его в решающий день, подобно тому как это случилось со Святославом.

С того дня как Олаф принял христианскую веру и бога живого, он гнушался приносить жертвы мертвым идолам, хоть бы и были они сделаны из золота, а не из дерева, которое чернеет и гниет.

Владимир с самыми лучшими намерениями, по-отечески, пытался вразумить друга:

– Неужто ты не боишься гнева наших богов? Не бросай вызова тем, кто управляет молниями и громами. Когда они мстят, страдают и виновные, и невиновные.

Олаф же указывал ему на ужас идолопоклонства и предлагал выбрать благодать веры Христовой.

– Что это за боги? Деревянные, а питаются кровью? Та кровь на твоих руках остается, князь. Не слушай волхвов и предсказателей, не верь мертвым идолам, перейди в настоящую веру в единого Бога, который заповедует любить ближнего, а не приносить его в жертву на окровавленном алтаре.

Несогласие и все более жаркие споры грозили перерасти в столкновение, и Олаф, чтобы не испортить добрых отношений с князем, отплыл из Киева. Прощаясь, он положил своему другу на ладонь деревянный крестик, сосновый, на нем, как слеза, застыла капелька смолы:

– Пусть он хранит тебя.

Князь добродушно улыбнулся и сжал руку в кулак:

– Пусть боги сопровождают тебя и хранят, и пошлют тебе попутный ветер, и спокойное море, и ведут тебя беспрепятственно по водам!

Позже, когда солнце поднялось уже на целый аршин, Владимир почувствовал, что все еще сжимает в кулаке подарок Олафа. Выбрасывать крестик он не хотел из уважения к другу, поэтому повесил его на ветку ели. А на ладони, которая горела так, как будто ее стегнули крапивой, увидел нечеткий отпечаток. Похожий на наследственный трезубец варягов Рюриковичей, прижатый крестом.

В недоумении князь потер одну ладонь о другую, поднял взгляд к небу:

– О Перун, заклинаю тебя твоими громами и молниями, чьи это дела?! Словно не Олаф, а Блуд с моей рукой что-то сделал… – пробормотал он.

Наверняка колдовство, думал он, но князь – наместник богов на земле, они не станут сбивать его с толку. И к вечеру уже забыл об этом, а на ладони ничего не осталось, как будто никакого отпечатка никогда и не было.

Олаф направился на север и добрался до Витланда на Балтике. Женившись на дочери тамошнего князя, он не забыл данное другу обещание, что они снова увидятся, когда киевские крыши закраснеют от сушащейся на них вишни.

7

В непогоду статуя Громовержца при каждой молнии блестела серебром. Владимир приходил на гору, один, приказав, чтобы никто его не сопровождал, и, не обращая внимания на дождь, воздевал руки к небу, призывая богов.

Однажды за ним тайком последовал Никита, сын боярина Бориса. Его опалила молния, когда он, желая соприкоснуться с божественным, высоко поднял руку. С этого момента он перестал слышать и не мог больше ничего произнести. Не говоря уж о его соловьином пении, за которое князь любил его больше, чем многих других, и во время пиров всегда сажал с собою рядом.

Но облака на солнце нагоняет та же сила, что и разгоняет их.