Пир князя Владимира

На этот раз найти ее не удавалось. Мать то и дело отчаянными криками звала девочку, отец ходил из дома в дом, искал ребенка в чужих дворах, за чужими дверями. Когда они, отчаявшиеся, не зная, где еще искать, возвращались домой, соседи с пониманием уступали им дорогу.

Никита отправился к князю, повел с собой и жену, чтобы говорила вместо него. Сломленные, сгорбившиеся, они просили его не выпускать суда из киевской гавани, чтобы осмотреть их и вернуть ребенка, если найдут. Владимир только покачал головой. Даже если бы это было возможно, теперь слишком поздно. Много судов уже и прибыло, и уплыло. Он вспомнил, как однажды эта озорная девчонка подбежала к нему и он взял ее на руки. Князь вздохнул. Кто теперь знает, где она. Торговцев рабами повсюду много… Не мог он помочь ни сейчас, ни тогда, когда другую веселую птичку увезли неизвестно куда…

Да, он князь, но он всего лишь человек, а сила человеческая не велика…

– Мы игрушки в руках богов, – хотел сказать, но не сказал он.

Родители словно инеем покрылись, они увядали на глазах, ушли в себя, ссохлись. Люди говорили, что ни он, ни она долго не протянут.

И тогда Никите приснился сон. Рассказал он его только своей жене. И дал ей жаркую прядь дочкиных волос, которую утром нашел у себя под подушкой.

После этого они немного приободрились, взялись за дела, но не за свои, обычные, домашние, нет, они стали постоянно ходить к церкви бабки князя Владимира, той самой церкви, которую приказал разрушить Святослав. Там они, ни от кого не скрываясь, молились христианскому Богу. Из-за случившейся с ними беды никто им теперь не мешал, а они все свое время проводили молясь и трудясь на развалинах, потихоньку восстанавливая церковное здание. Камень за камнем. Пололи траву и бурьян вокруг нее. Привели в порядок подход к дверям и двор. Когда взялись поднимать первую стену, в одну из пустот спрятали ту самую прядь волос.

Много труда им потребовалось, чтобы голыми руками и без чьей-либо помощи заново сложить разрушенное здание. Приходили к ним и другие люди христианской веры, хотели помочь, потому что и им было жаль оскверненной церкви, но они помощь не принимали.

– Это наш долг и покаяние.

9

– Сын двух отцов! Как Дажбог! Ключница меня пугает, что народ его с двобогом сравнивает! Монахиня Ярополкова в животе его принесла, а Владимир теперь его отцом назвался.

Меня забрал у отца, а ее от мужа! Не может ему этот сын быть ближе, чем мой первенец, чем Изяслав, зачатый в кровавый день! Или Вячеслав, которого мать бросила, и он, как щенок, за отцом бегает! Никто из ублюдков от всех его наложниц! Я княгиня, рода княжеского. Скажи ему, чтобы ко мне первой пришел, когда в город вернется! Если отправится сперва к той блуднице, к Ярополковой богомолке черной, все глаза ему выцарапаю. Так и скажи! Да и тебе это во зло, добра не жди, не забывай, мечу все равно, чью голову с плеч снести!

Блуд только щурился от гневных речей княгини Гориславы, в уголке его здорового глаза поблескивала насмешка. Вот, женщины, думал он. Требует, чтобы он заставил ее мужа держаться за ее юбку, требует, чтобы тайком принес ей напиток и завязанные узлом травинки, на которых под лунным светом водили хороводы вилы, чтобы разум его связать.

Да ни за что он не стал бы ему вредить, он даже этого мерзкого Мстислава не тронул. Во Владимире, когда тот был еще ребенком, он видел князя, который, по его провидению, должен был так землю Русскую построить, чтобы стояла до конца времен. Он не знал точно, как это будет выглядеть, но ему очень хотелось, чтобы хоть часть того могущества досталась и ему.

Блуду пришлось успокаивать разъяренную женщину. Ему не было страшно, ведь если речь зайдет о жизни, то, хоть она и княгиня, под вопросом скорее окажется ее жизнь. Она не умела ни скрывать, ни обуздывать свои страсти, а он знал, как использовать эту ее слабость.

Он принес кувшин меда. Ему не впервой, он знал, для чего вызван. Взял обе ее ладони, накрыл ими горло кувшина, сверху прикрыл своими. Ее руки были напряжены в ожидании, но, пока Блуд, закрыв глаза, бормотал заклинания, в ней пробудилось благоговение. Закончив, он посмотрел на нее, она под взглядом его не закрытого бельмом глаза отступила на полшага назад.

– Ну, вот, а перед тем как должен будет прийти к тебе властелин, обмакни палец в мед и облизни! Но потом не мой и не вытирай то, что на нем останется, а размажь по рукам и вотри в кожу. И твое прикосновение будет ему слаще меда, слова твои залепят его уши, и он никого не захочет слушать, кроме тебя!

«Это бы мне пригодилось, – подумал он. – Он бы слушал тебя, а ты меня».

Но Горислава была удовлетворена не вполне. Лучше бы он дал ей что-нибудь более действенное, чтобы стреножить мужа, может быть, высушенную жертвенную кровь или перемолотые кости.

Блуда ее недовольство не смутило.

Пусть лижет мед и молчит!

Придет день, и он вернется взыскать с нее за этот мед. Он никогда ничего не делал задаром. Просто на этот раз у него не было удобного способа осуществить свои намерения и использовать ее горе в своих целях.

* * *