Пир на закате солнца

Анна Гаррис – нынешняя официальная подруга Угарова – принадлежала как раз к этой категории. Кроме нее было еще несколько – в других городах: в Питере, Сочи, Екатеринбурге. К тем надо было летать на самолете, прикидываясь без памяти влюбленным, «выкроившим редкий час свидания в промежутке между важными деловыми переговорами и бизнес-форумом». После поцелуев и объятий у сочинской бизнесменши Светланы, например, можно было стрельнуть две тысячи баксов «перекрутиться», а у питерской галеристки Верико взять в долг «на полгода» двести тысяч в рублях – «на развитие собственного бизнеса, который будет приносить доход, как только мы с тобой, мое сокровище, поженимся».

Подобные фразы отпечатались в угаровской памяти, как нестираемый файл. И вроде бы ничего не стоило произнести их самым небрежным тоном, честно глядя прямо в глаза – в нелюбимые заискивающие женские глаза с лучиками пятидесятилетних морщинок.

С Анной было проще общаться в том смысле, что она жила в Москве и к ней не надо мчаться на перекладных. Сложность же состояла в том, что она была гораздо умнее всех остальных его баб. И она, кажется, полюбила его всерьез…

Серьезные отношения с ней? Но как же тогда Светлана, Верико, Жанна и Людмила, как же роскошная и глупая, как индюшка, Клара Игнатьевна, член политсовета влиятельной политической партии, как же стокилограммовая рестораторша Дарья из Ростова, Соня Файзенберг – вдова банкира, как же тогда трудоголик и умница в дымчатых очках Земфира Рушановна из правового управления при администрации президента?

Черт, они все любили его! И все давали ему в долг «перекрутиться с кредитом». Они все звонили, слали эсэмэски типа «навечно твоя», «хочу, умираю», «ты мне изменяешь, признайся?», «ты мой и только мой».

Он был как челнок, как связующее звено между ними и этой жизнью – тяжелой, в общем-то, жизнью, безрадостной, полной разочарований и одиночества.

А кроме того, были на свете еще и другие женщины, за которых можно было и заплатить самому. Этих было меньше, но они сильнее волновали сердце. Как малышка Полина, например, с ее круглой попкой и атласной кожей. С ней он вел себя не как альфонс, а как… ну да, как она и хотела – как заморский принц, точнее, как очень дорогой подарок. Хочу – дарю, хочу – погожу. Звоню не часто, навещаю редко. Зато когда приезжаю на ночь в ее тесную съемную квартирку на первом этаже в подмосковных Воронках, то шампанское льется рекой и начинается такая любовь, такая любовь…

Эти – второй категории бабы, эти маленькие очаровательные сучки, они были намного опаснее тех, первых. Они могли взять верх и даже подчинить, даже ранить. Хищные пиявки… они были пиявками в гораздо большей степени, потому что были молоды и ненасытны в своих желаниях.

Порой Андрей Угаров ненавидел и тех и других. Ненавидел до дрожи, до отвращения. Так хотелось отомстить – любой из них, всем одновременно, какой-нибудь сразу и за всех, за все. За себя. За свою нескладную, погубленную жизнь.

Ах, если бы во всем этом было чуть больше человеческого… Чуть больше правды, как, например, в этих холодных мраморных статуях, мимо которых он шел по дорожке Архангельского парка. Чуть больше естества… Тогда, может быть, и он смог бы что-то в себе изменить? Или он уже не был способен на это?

Привлекательная внешность, высокий рост, сильное тренированное тело – таким он видел себя в зеркале сам, таким его видели окружающие. Красивый малый – как, например, вот этот мраморный грек Аполлон. Поэтому бабы и вешались ему на шею. И никто, никто не видел его другим – может быть, только парк, эти липы сотни лет тому назад.

Родители идут по аллее – мать, отец и он между ними. Никак не поймет – чего это они, почему у них такой вид? Вот они останавливаются, мать что-то говорит, у нее виноватое лицо – виноватое и какое-то чужое, лживое. Она что-то объясняет, отец слушает, бледнеет, а потом вдруг наотмашь бьет ее по щеке. Мать убегает по аллее, спотыкаясь, не оборачиваясь. Отец садится на корточки перед ним, пятилетним Андрюшей Угаровым, что-то бормочет, задыхается, руки его трясутся.

Тогда в парке мать навсегда ушла из его жизни. Бросила отца, сойдясь с другим человеком. Через несколько месяцев она родила второго ребенка – девочку, о своей беременности и о разрыве она сказала отцу в этом парке под этими липами во время воскресной семейной прогулки.

Будь она проклята… Единственная из НИХ, которую он действительно любил всегда. Просто за то, что она жила, существовала, ходила по улицам.

Мать… Ты и есть главная хищница, пиявка… Ни капли любви не осталось, все забрала ты себе – еще тогда. Одна пустота в душе и желание за все посчитаться. Отомстить хоть как-то. Одной из них…

… – Утром ранехонько отец его привез. И сразу врача на дом вызвали детского, потому что у него то ли жар был, то ли обморок – чудное какое-то состояние. Накололи его лекарствами и прописали пока что постельный режим. А потом, может, и в больницу – анализы там и все такое…

– Надь, а где он шастал-то двое суток, так и не сказал вам?