Пир на закате солнца

Глава 17 Карамель

Как будто кто-то зовет… Тихий, хлюпающий звук…

Лера Кускова повернулась на бок, засунув сжатые в кулаки руки между колен. Этот звук… словно едят, глотают большими кусками, сосут что-то аппетитное, сладкое…

КАРАМЕЛЬ… Нет, это слово звучит по-другому, на чужом языке. Карамель – это всего лишь перевод. И это не только конфета – ТАМ, откуда доносится зов.

Маленькая ранка на губе все еще саднит, столько времени прошло, а она никак не заживает. Он укусил ее… Ранка как язва, как напоминание, чтобы она не забывала о нем.

А в школе они… Они вроде как с ним дружили. Но теперь школы не будет, ничего этого больше не будет. Будет что-то другое.

МНЕ СТРАШНО…

Пыль, пыль, пыль, белая пыль на дороге. Она везде – в горле, в носу, в волосах. ГДЕ Я? Что это за пыль такая, что это за дорога? Ничего не видно в пыльной мгле, не разобрать.

Натужно ревет мотор, старое железо дребезжит – по дороге катит грузовик. Такие только в кино, в старых фильмах… В кузове полно людей – загорелые, бородатые, странно одетые – тоже как в кино. У многих из них ружья, у других что-то вроде самодельных факелов. Осталось только поднести спичку.

Из кабины высовывается человек в военной гимнастерке, у него в руке пистолет. Он что-то кричит, машет рукой и стреляет. Те, кто в кузове, тоже начинают беспорядочно палить – куда, в кого? Пыль, пыль, пыль – ничего не разобрать.

Это было давно, много лет назад. Но отчего я так ясно вижу все это?

Лера Кускова сжалась в комок под одеялом. Приступ кашля… Это пыль всему виной, она уже в легких. Нечем дышать на этой дороге. Но это же просто сон… Это как фильм… Правда, ты не в зале сидишь перед экраном, а внутри. Помнится, когда она была маленькой, ей так хотелось сниматься в кино – ну хоть в «Ералаше». И вот она как будто внутри, там, за экраном. Это кино про нее и еще про кого-то, только…

ОНА СЕЙЧАС ЗАДОХНЕТСЯ!

Выстрелы… Что это, охота? Вестерн? Или это про войну? Нет, война там была позже. Это случилось еще до войны. Почему ей это известно? Да так, это же кино теперь про нее. И еще про кого-то. Про НИХ ВСЕХ.

Старенький дребезжащий грузовик на полной скорости съезжает в кювет и заваливается на бок. Колесо крутится, крутится… Где-то с кем-то это уже было – повторный кадр.

Те, кто был в кузове, со стонами выбираются наружу. Кто-то успевает, кто-то нет. Хлопок – и взрывается бензин. Столб огня, крики, проклятья.

Грузовик догорает в кювете, пыль постепенно оседает, открывая пейзаж.

Дорога, уводящая в лес, горы на горизонте. Что-то темное движется – там, вдалеке, какое-то пятно. Человек в гимнастерке с усилием поднимается на ноги, он хромает, но погони не прекращает, бежит из последних сил. Лицо, закопченное от дыма, нашивки на гимнастерке – это полицейский, местный, из соседней горной деревни. Как она называется?

Облупленные дома под черепичными крышами – уступами по горе вверх среди зелени и серых камней. Разбитая, мощенная булыжником улица, рыночная площадь – она пуста. Гнездо аиста на высоком дереве, минарет мечети. Двери ее открыты, внутри много стариков и детей.

Дом – белая мазанка с разбитыми окнами на самом верху горы, кривая улица перед ним запружена людьми. И тут тоже факелы, они горят. Кто-то уже на пороге собирается швырнуть факел внутрь дома, остальные готовы выплеснуть ведра мазута на крышу. Но если загорится, пламя неминуемо пойдет вниз, а воды близко в деревне нет, все сгорит. Толпа ревет. Это только на поверхности, это только огонь, эмоции. А внутри под всем этим – страх, серый пепел.

ГДЕ Я? ПОЛИНА, СЕСТРЕНКА, ГДЕ Я? КАКОЕ ЖЕ, К ЧЕРТУ, ЭТО КИНО?

МНЕ СТРАШНО…

Язва на губе – как клеймо, как пропуск ТУДА.

Человек в гимнастерке задыхается, но продолжает бежать. То, за чем он гонится, все ближе, ближе. ОНО стремится к лесу, но, кажется, ему не уйти.

Полицейский на секунду останавливается, тщательно прицеливается и стреляет. Потом еще раз, еще.

Эхо выстрелов… Нет, оно не разносится по горам, звук что-то глушит, как будто стреляли сквозь вату.

Темное пятно… Сейчас уже хорошо видно, что это человек. Это мальчик лет двенадцати, может, чуть старше – загорелые икры мелькают, черноволосый затылок. Он бежит, придерживая что-то на плече. Яркая какая-то тряпка… Подол платья? Стоптанные сандалии. Маленькая детская рука, безжизненно свесившаяся вниз.

Полицейский вскидывает руку и снова стреляет. Но вместо выстрела – сухой щелчок, патронов в пистолете не осталось.

Тот, в кого он стрелял, замирает неподвижно. Это как стоп-кадр – секунду назад все двигалось, неслось, мелькало и вдруг застыло.

Пауза. Детская фигурка, черноволосый затылок, лица не видно. На плече – тело девочки, вскинуто, как мертвая туша овцы.

ОН пришел за ней утром. Это все неправда, что ОНИ охотятся только ночью, в полном мраке. ОНИ не боятся света, не спят до сумерек в трухлявых гробах. Это все досужие сказки.