Пир плоти

Слишком велика была плата. Она еще не утратила способности получать удовольствие от секса и теперь любила его даже больше, чем прежде. Она осознавала свою привлекательность и сексуальность, она знала, что практически любой мужчина, едва ему выпадет случай переспать с красивой женщиной, моментально превращается в ходячий член. Беда заключалась в том, что различие между сексом ради выгоды и сексом ради секса в сознании Уортон начало понемногу стираться. С Люком она спала просто потому, что ей этого хотелось, но одновременно где-то в дальнем уголке ее сознания присутствовала мысль, что эти встречи могут оказаться для нее полезными — не сейчас, в каком-то конкретном деле, а когда-нибудь в будущем.

Не превращалась ли таким образом любовь в проституцию?

Когда Уортон впервые поняла, что продает себя, это открытие настолько потрясло ее, что она проплакала всю ночь. Несколько дней она провела в самом настоящем шоке, но постепенно это чувство ушло. Теперь она жила с упрямством проститутки, знающей о себе правду, но успокаивающей себя мыслью, что расстраивает ее только мнение окружающих. Для своих коллег она была всего лишь девкой.

Но у нее был козырь — ее исключительные детективные способности, поэтому она всегда могла плюнуть в лицо тем, кто смотрел на нее сверху вниз, — не важно, что она там делала за закрытыми дверьми. Даже насмешники, стремившиеся уничтожить ее, вынуждены были признать это.

Так было до сих пор. До Билрота.

Она не сомневалась, что убийца он. Проблема заключалась в том, что этот гаденыш покончил с собой, так и не признав своей вины, и обвинение осталось подвешенным на косвенных уликах. Она не продумала своевременно все необходимые вопросы и не успела их задать; повседневные дела помешали Беверли Уортон принять меры, которые укрепили бы ее позицию. Но это не могло служить оправданием. Если все-таки окажется, что Билрот не убивал, найдется человек, который использует эту ошибку против нее.

Этого нельзя было допустить.

Но Уортон не могла действовать в потемках.

Что установил Айзенменгер?

А ведь он нашел что-то существенное — чем больше она думала о повторном вскрытии, тем больше в этом убеждалась. И вскоре это станет достоянием гласности. Обрывки информации расползутся в виде слухов и, подобно пятнам на простыне, замарают ее репутацию и отравят воздух вокруг нее.

Необходимо было как можно скорее все выяснить.

Беверли перевернулась на спину. Чувство одиночества прошло, и сон тоже. Включив свет, она села на кровати. Напротив висело большое зеркало, и Уортон по привычке рассеянно полюбовалась своей грудью. Затем она встала и, не одеваясь, прошла на кухню, чтобы сварить себе кофе. Надо было подумать.

Айзенменгер знает что-то и в ближайшее время поделится своими соображениями с этой Флеминг и с Джонсоном. Сама она не имела возможности добраться до Елены Флеминг, но можно было попросить кого-нибудь из коллег поговорить с нею. Ей сразу пришел на ум Люк — она не хотела привлекать к этому делу посторонних. Но как быть с Джонсоном? Она криво усмехнулась. Нет, его ей вряд ли удастся склонить на свою сторону.

Оставался Айзенменгер. Не лишен привлекательности. Интересно, женат он или нет? До нее доходили какие-то слухи о его разводе, но это было давно. И потом, жена не такая уж большая помеха.

Всегда имей наготове запасной вариант.

Такой совет много лет назад дал ей отец, инженер, влюбленный в мотоциклы. Эта любовь и свела его в могилу, когда Беверли было всего четырнадцать.

Итак, все просто. Если один из вариантов — секс, то другой неизбежно — политика. Сексуальный пряник и политический кнут.

Все так же сидя в обнаженном виде за столом в гостиной, она приступила к разработке стратегии.

* * *

Это было несправедливо, это противоречило всем понятиям о добре и зле. Это заставляло предположить, что вселенная не только равнодушна к человеку со всеми его бедами и несчастьями, но вдобавок всячески стремится напакостить ему. Даже медсестры в палате, которые ежедневно видели, насколько злобна и мстительна эта самая вселенная, и потому, казалось бы, должны были к этому привыкнуть, и те признавали, что неожиданная смерть миссис Гудпастчер — это исключительно тяжелый удар. В первую очередь для ее мужа.

Она ведь уже понемногу начала приходить в себя после той ужасной катастрофы с сосудами: давление крови пробило нежное серое вещество мозга и уничтожило значительную часть его левой теменной доли. Способность говорить так и не вернулась к несчастной, но Гудпастчера заранее предупредили, разумеется очень мягко и тактично, что на это надежды нет. Однако двигательная функция к ней вернулась, и она с помощью ходунков начала перемещаться по палате — на первых порах медленно и неуклюже. И ей уже не мешала жевать эта кошмарная обездвиженная и обвислая правая половина лица, делавшая его похожим на тающий от жары серо-розовый воск. Все это было хоть какой-то компенсацией за огромную цену, которую заплатила миссис Гудпастчер.

Ужасную цену.