Пир плоти

— Я привела с собой вашего друга, — обратилась она к Айзенменгеру с улыбкой. Что именно означала ее улыбка, он затруднился бы сказать.

— Джонсон? Вот уж не ожидал.

Чуть поколебавшись, Джонсон ответил ровным тоном:

— Просто решил выпить со знакомым, ничего больше.

Голос его звучал чуть неестественно, как будто он произносил реплику из разыгрываемой пьесы.

Они сели, и тут произошло чудо в виде мгновенного появления официантки, с которой Елена вступила в оживленную беседу столь непринужденно, словно наконец попала в отведенную ей экологическую нишу. Официантка тоже сразу почувствовала, что появился свой клиент. Она выслушала заказ с почтительным видом, который начисто отсутствовал в ее обращении с Айзенменгером. Из напитков Елена выбрала вино, и Джонсона, к удивлению Айзенменгера, это, кажется, вполне устроило. Он решил, что и ему не стоит отделяться от компании.

— Прошу прощения за опоздание. Нам с Бобом нужно было обсудить кое-что.

Айзенменгеру это ничего не объясняло.

— По-моему, у сотрудников правоохранительных органов не принято обсуждать дела об убийстве с адвокатами.

Елена посмотрела на Джонсона в ожидании ответа.

— Видите ли, обстоятельства несколько необычны, — сказал Боб. — Формально я не представляю правоохранительные органы, поскольку отстранен от дел.

В первый момент Айзенменгер решил, что сержант шутит. Джонсон произнес все это легким, почти шутливым тоном, которому, однако, никак не соответствовало выражение его лица. Под музыку Берлиоза Айзенменгер вопросительно переводил взгляд с Джонсона на Елену Флеминг и обратно.

— Что произошло?

— У полиции возникли сомнения в моей честности. При обыске в моем доме обнаружили пачки ассигнаций и по номерам установили их криминальное прошлое.

Джонсон — преступник? Тогда кузина Айзенменгера, наверное, прима-балерина королевского театра, а сам он — знаменитый физик-ядерщик.

— И что, этому поверили?

Джонсон улыбнулся так грустно, как будто случайно встретил на улице давно потерянную любовь. Ответил он коротко:

— По-видимому, да.

— Но ведь наверняка выяснится, что это чушь?

Джонсон пустился в объяснения и делал это так подробно, будто втолковывал Айзенменгеру, что зубной феи в природе не существует.

— Они выясняют обстоятельства, если вы это имеете в виду. Иначе говоря, без конца меня допрашивают, доводя просто до белого каления, так что я уже готов признать себя виновным, лишь бы допрос прекратился. Они очень усердно роются во всем этом, таскают на допросы моих друзей, коллег и, боюсь, докопались и до моих врагов. Они копают и копают и просеивают то, что накопали. В конце концов они хоть что-нибудь да нароют. Что-нибудь совсем незначительное — нарушение правил, допущенное при аресте, приговор, оказавшийся впоследствии недостаточно обоснованным, какого-нибудь подонка, который охотно намекнет им, что я не всегда был пай-мальчиком, — не важно, что именно. Лишь бы что-нибудь. И даже если произойдет чудо и они ничего не найдут, на моем будущем это никак не отразится. Головокружительная карьера мне никогда не светила, отныне же не будет никакой. Теперь при упоминании моего имени всех и всегда будет грызть червячок сомнения. А я, похоже, еще не вполне смирился с этим, — закончил он, тяжело вздохнув.

Берлиоз уступил место Баттеруорту, тем временем Айзенменгер решил уточнить одну деталь. Вернее, одно слово, которое удивило его больше, чем весь рассказ Джонсона.

— Враги? Разве у вас есть враги?

Ему ответила Елена:

— Всего один.

Прежде чем он успел выяснить, что это значит, официантка принесла вино. Она, похоже, была знакома с Еленой и, видимо, решила, что та председательствует за столом. Айзенменгер почувствовал себя посторонним, который, в отличие от других собравшихся, не понимает здесь абсолютно ничего.

— И кто это? — спросил он Джонсона, когда они остались втроем.

Но Джонсон ответил не сразу.

— Я понимаю, что должен добиваться справедливости. Но мне осталось служить всего три года. Возможно, лучше уйти прямо сейчас.

— Ни в коем случае! — Елена Флеминг произнесла эти слова с удивительной твердостью.

— Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит? — спросил Айзенменгер. Вино, как он и предполагал в самом начале, оказалось никудышным.

Джонсон и Елена обменялись нерешительными взглядами. Наконец Джонсон произнес:

— Я уверен, что все это подстроила Беверли Уортон.

— Уортон? Но почему? Какая муха ее укусила?

Джонсон уже открыл было рот для ответа, но Елена опередила его.

— Она злобная тварь, вот почему, — произнесла она гневно.

— Я вижу, вы не принадлежите к числу ее поклонников, — заметил Айзенменгер.

— Это уж точно! — Гнев Елены теперь перешел в ярость. Чтобы успокоиться, она глотнула вина и даже не заметила, что пить его невозможно.

— Вы слышали о деле Итон-Лэмбертов? — спросил Джонсон. — Это было три года назад.

Фамилия показалась Айзенменгеру знакомой, но и только.