Пир в Одессе после холеры. Кавалеры меняют дам

Я сидел за дружеским столом всё в том же Дубовом зале, опять-таки с Василием Аксеновым, Беллой Ахмадулиной, Борисом Балтером, Юрием Трифоновым, Юрием Казаковым, с кем-то еще… А потом, когда я отлучился по надобности, на обратном пути, в переходе между Дубовым залом и Пёстрым залом, меня окликнули: «Саша! Иди к нам…» И я очутился за другим столом, который будто бы нарочно был составлен из персонажей солоухинской «Последней ступени»: Владимир Чивилихин, Николай Грибачев, Владимир Фирсов, Василий Федоров… А потом мимо этого стола неверной поступью, с остекленелым взглядом, прошел Твардовский, не столько пьяный, сколько больной, и его тоже окликнули: «Александр Трифонович, садитесь с нами!», и он сел, и перед ним поставили налитую рюмку; встревоженный Вася Аксёнов прибежал из Дубового зала, сказал ему на ухо: «Александр Трифонович, вы сели не за тот стол», а он огрызнулся: «Оставьте в покое мое ухо!..» Обиженный Вася ушел. А Чивилихин задал Твардовскому вопрос: «Александр Трифонович, вы — великий советский поэт. Как же вы могли напечатать в „Новом мире“ Солженицына?» Твардовский молчал. Грибачев с гадливым любопытством поглядывал на него. И тогда последовал второй вопрос Чивилихина: «Александр Трифонович, вы — русский человек. Так почему же у вас в редакции одни жиды?» И тогда, не выдержав, я сказал: «Александр Трифонович, вы, действительно, великий поэт. Так неужели из-за рюмки водки вы останетесь сидеть за одним столом с этими мерзавцами?» Он, не проронив ни слова, встал и пошел на негнущихся ногах, всё так же невидяще глядя перед собою… За мною потом гналась вся эта шайка, тыча под нос кулаки: «У нас был единственный случай поговорить с ним, найти общий язык, а ты всё испортил, гад!» Я ушел из Дома литераторов вместе с Борисом Балтером. На улице лил промозглый зимний дождь, и мы до глубокой ночи бродили по бульварам под этим дождем. Я говорил: «Ты знаешь, я боюсь этих людей… я боюсь, что они доведут страну до того, что уже было когда-то в другой стране… Ты понимаешь?» На это Борис Балтер ответил жестко: «Я — полковник Советской Армии. И я никого не боюсь!» Вскоре его исключили из партии, и он умер.

Итак, мы бродили ночью с Борисом Балтером под зимним промозглым дождем. Может быть, в этом — бродячий сюжет!

Но нет. Я чувствовал, что сюжет начинается не с того, как я ушел из Дома литераторов, а с того, как я туда вошел.

В точности так, как Володя Солоухин в своей «Последней ступени» вошел с улицы в писательский клуб, а там — мундиры…

Вот и я вошел с той же улицы в тот же дом, и тоже увидел мундиры.

Только мундиры были другие.

Я пришел за час до объявленного времени, а в вестибюле Центрального дома литераторов уже было людно.

Вечера «Апреля», писательской ассоциации в поддержку перестройки, собирали уйму народа. В Большой зал, где было шестьсот кресел, набивалось до тысячи человек: сидели на ступеньках, впритирку стояли в проходах, заполняли балкон, толпились в кулисах.

Вечер, посвященный памяти Андрея Дмитриевича Сахарова, длился пять часов без перерыва, уже близилась полночь, был риск не попасть в метро, не дождаться троллейбуса (а среди этой изысканно интеллигентной публики мало кто разъезжал в собственных автомобилях, тем более зимой), но никто не уходил, настолько важным и острым был разговор о наследии Сахарова, о судьбе русской демократии.

Сахаровский вечер подстегнул интерес общественности к «Апрелю», и можно было предвидеть, что нынче соберется не меньшая аудитория, чем в прошлый раз.

Раздевшись, я подошел к афише.

18 января 1990 года. Вечер «Апреля».

В программе:

1. Презентация альманаха «Апрель».

2. Открытый микрофон.

Ведущие: Евгений Евтушенко, Вадим Соколов, Яков Костюковский, Александр Рекемчук.

Несколько слов об этом самом «открытом микрофоне». Он родился вместе с «Апрелем» и зазвучал во весь голос на первом же его собрании. То есть, любой и каждый участник собрания имел право подойти к микрофону и сказать залу все, что он считал нужным сказать: согласиться с предыдущим оратором, возразить ему, внести свое предложение, зачитать свой собственный проект резолюции, заявить свой протест или даже послать всех к чертовой матери…

Для такого выступления не надо было заранее записываться в список ораторов, посылать записки в президиум, кричать с места — почему не дают слова? — иди и говори.

У пилонов фойе расположились столы, с которых достаточно бойко продавались книжки новорожденного альманаха «Апрель». В нем — стихотворение Евтушенко «Танки идут по Праге», ходившее раньше лишь в списках, рассказы Солженицына, Искандера, «Предвыборная платформа» Сахарова, речь взбунтовавшегося против партократии Ельцина, произнесенная недавно здесь же, в Большом зале ЦДЛ.

Я спустился по левой лестнице, ведущей в бильярдную, в подвальный буфет и в мужскую уборную.