Пир в одиночку

К-ов остановился. «Почему тепленький? Испек, что ли?» Коричневое азиатское лицо заиграло морщинками. «Не я испек… Солнышко. Тронь, тронь, не бойся!» И в мыслях не было приобретать арбуз, однако ж дотронулся и, завороженный хитрым мусульманином, ощутил под полосатой кожурой ровное живое тепло. Точно и впрямь заточили внутрь солнце, белый радостный огонь, а на улице – хмарь, хлябь на улице и хмурые лица. С четырех утра, знал он, томилась в очереди юбиляр Рита, чтобы по специальным, к круглой супружеской дате, талонам получить водку, десять бутылок – полных, в обмен, разумеется, на порожние… «И сколько же стоит сие чудо?» – спросил свидетель жизни. «Сто пятьдесят, – бросил азиат. – Но отдам за сорок».

Засмеявшись, К-ов протянул деньги, авоську достал, и продавец с расторопностью фокусника опустил в нее арбуз, который спустя три часа был торжественно вручен серебряной чете. Алексей, еще больше, кажется, вытянувшийся за четверть века, худой, седой, восхищенно загудел, а у жены его, почудилось беллетристу, в изумрудных глазах ее, зазолотились, ка тогда, мимозные шарики. Но это, конечно, была игра света, шутка голой лампочки, что висела в прихожей на месте когда-то подаренного им испанского фонаря.

Воздев палец к потолку, гость изобразил крайнюю степень изумления: разбиться металлический, под чугунную ковку светильник не мог – где он в таком случае? Рита, успокаивая, прикрыла глаза. Все объясню, дескать, но позже, хорошо? – а сейчас за стол, за стол! Подгонял и хозяин – уже налито, уже кое-кто, не утерпев, приобщился (на себя намекал?), но первый официальный тост за ним, за свидетелем, – Алексей выделил это слово, в котором К-ов явственно различил второй, скрытый, далекий от брачного ритуала смысл. Поднявшись с бокалом, сказал за притихшим столом все, что принято говорить в подобных случаях. К обоим обращался, но к Риточке все же больше, да и слушала она не как остальные, трепетней, благодарней, переживая за него, так искренне и бессильно желавшего им счастья.

По своему обыкновению лишь пригубила и, поставив бокал, устремилась было в кухню, но дочь перехватила на ходу, вернула, усадила за стол – все сделаю, мама! Литератор К-ов, профессиональный подглядыватель, был немало удивлен. Знал со слов жены, которая хоть не часто, но перезванивалась с подругой, что Рита живет с дочерью трудно, ругаются, и началось это не сегодня и не вчера. Чуть ли не с пеленок обрабатывала внучку покойная свекровь – в одной комнате жили и шептались, шептались, а после дитя резало мамочке: «Папа из-за тебя пьет. Женился на старухе…» С Ритой, когда рассказывала, плохо сделалось, валерьянкой отпаивала жена К-ова. Но то был случай исключительный: обычно держала себя в руках – всегда приветлива, всегда хорошо одета, всегда бодра, и головка высоко поднята, а глаза светятся. Вот разве что подозрительно красны… Но, может, это не от слез, может, от вредной, с химикатами, работы или бессонных ночей: свекруху за полтора года до смерти разбил инсульт, и невестка ухаживала за ней, как за родной матерью. Ни муж не помогал, ни дочь (любимая внучка), которой было теперь недосуг шептаться со старухой – мальчики завелись, и уже в восемнадцать, в неполных восемнадцать, Рита хлопотала еще, чтобы расписали, выскочила замуж. А в девятнадцать разошлась. К маме вернулась – с ребеночком, в бабушкину комнату, а Рита, тоже теперь как-никак бабушка, снова оказалась в проходной.

Теснота была страшной. Собственно, она всегда была – и в загсе, когда расписывались (свидетель К-ов едва протиснулся со своей мимозой), и в той их перегороженной ширмой коммуналке, и сейчас, на серебряной свадьбе, из-за которой, заметил опять-таки дотошный соглядатай, пришлось сложить журнальный столик и убрать детские вещи.

Ребенка не было – юная мама сплавила его до утра родителям мужа (бывшего мужа), а сама, на изумление беллетриста, лезла из кожи вон, чтобы угодить родителям собственным. «А ты, – упрекнул К-ов, – говоришь, у тебя дочь плохая».

Одни были на кухне, тоже маленькой и тесной, – К-ов вышел тихонько, чтобы помочь разрезать арбуз, черед которого, весело шепнула хозяйка, кажется, настал. «Не плохая, – согласилась бодро. – Нормальная…» Но как-то чересчур бодро – да, чересчур, и как-то слишком уж увлекаясь арбузом, едва поместившимся в раковину, где, ворочая, мыла его под короткой несильной струйкой.

Закрыв кран, проворно освободила место на столе, расстелила полотенце, и добровольный помощник без особого усилия – арбуз был легче, нежели казался на вид, – перенес полосатого гиганта. И тут Рита сказала, что скоро переезжают. Очень просто сказала, буднично, он не сразу понял даже, о чем речь, переспросил, и она тем же спокойным тоном объяснила, что разменяли свою квартиру на две. «На две?» – не поверил К-ов такому везению. «На две». И протянула нож. Твердо и ясно смотрела, и он, начиная прозревать, уточнил тихо, на две квартиры или… «На квартиру и комнату», – ответила она.

Обеими руками взял даритель арбуза нож. «И кто же, – произнес, – поедет в коммуналку?»