Пир во время чумы: повести

— Видали? Она уйдет! — Николай выпил. — Ради смеха скажи: куда ты уйдешь?

Настя вскочила, слезы брызнули, именно брызнули из глаз.

— Первый праздник в моей жизни! — Она хотела шагнуть к двери, но Стас подхватил ее под руку, увел в соседнюю комнату.

— Если хочешь стрелять, сильный человек, скажи, я во двор выйду! А то ты ненароком невинных поубиваешь! — Стас с силой хлопнул за собой дверью.

Гуров закурил, на лице его не отразилось никаких эмоций, затем спросил:

— Как думаешь, Акула, сколько мужиков из десяти могут свою жену рублем попрекнуть?

— Да брось ты, я не хотел. — Николай снова налил водки.

— Ведь ты не пьешь, чего разошелся? — спросил Гуров. — Женщину обидеть просто, но стоящему мужчине недостойно.

— Гниет все. — Николай выпил. — В старину на Руси мужик не то что упрекнуть, мог свою бабу вожжами отхлестать. И ничего, только больше любили.

— Наша Русь держава великая, — в тон ему сказал Гуров. — Конокрадов и других разбойников мужики ловили и на кол сажали. Ни тебе прокуратуры, ни доказательств, ткнули на человека пальцем — человек уже на колу. Позже не утруждались, украл ведро картошки — девять граммов, опять же без следствия и суда.

— Верно, сегодня вас укоротили, — зашептал Николай. — Вы в престольной сплетен насобирали, разлетелись, губы развесили, а тут полный ремиз. Основной подозреваемый в койке валяется. Приходится с ним за одним столом щи хлебать, разговоры разводить. А ты знаешь, господин полковник, ежели я мигну, в тебя моментом столько пуль засадят, «калашников» задымится.

— Только не пугай! — Гуров махнул рукой. — Ты еще рюмку выпьешь, начнешь Москву приступом брать. Ты меня пальцем тронешь — тебя братва за ноги в центре города повесит. Ты селедку попробуй, на базаре купили, знатный залом попался.

— И с чего ты такой уверенный? — удивился Николай.

— Не я уверенный, а ты не дурак, да и Мефодий у тебя в законе, потому не сам по себе, а под сходкой живет. Она пожестче моих генералов будет. Рассуди, нас сейчас двое, мы живем, водку пьем, никого не трогаем. Допустим, ты взвел курок, выстрелил. Дело, как ты знаешь, на контроле у Самого. Он человек больной и гонористый. Так завтра тут тысячи две омоновцев высадятся. Да не из-за меня. На какого-то полкаша им и опереться-то лень. Ведь Сам велел, на него весь мир смотрит, ждет — то ли расстегнуть кошель, бросить целковый нищей России? Или отвернуться, мол, да перестреляйте все друг друга к чертовой матери, сколько можно вам денег давать, надоело? Так что ты, Николай, не грозиться, а беречь нас должен. ОМОН народ простой, суровый, кого не перестреляет, в околоток запрет. Братва, что спрятаться сумеет, скажет: мол, Акула во всем виноват. Конечно, Россия большая, да свято место пусто не бывает, приедешь в чужой город, там свои рыси да тигры шастают, никто не подвинется, кусок не отдаст. А с Мефодием твоим совсем просто, он же от авторитетов смотрящим в городе поставлен. Ему маляву пришлют, приезжай, база имеется. А какой базар? Город жил плохо, да тихо, а тут омоновцы налетели, кого постреляли, других посадили, даже улицы подмели.

— Господин полковник, вы зачем меня пригласили? — спросил Николай.

— Честно? Мирно перекусить, рюмку выпить, да просьба у меня к тебе имеется, — ответил Гуров. — Ты жену обидел, крутой разговор начал, теперь сердишься.

— Забыли. Позовите Настю, будем сидеть как люди.

— А извинишься перед девушкой, ручку поцелуешь? — улыбнулся Гуров.

— Да я в жизни никому…

— А ты попробуй, ничего страшного, приятно даже. Вот такой я великодушный, — перебил Гуров.

— Слышал я, что вы оперативник классный, но что такой змей хитрый, никто и не обмолвился.

Николай поднялся, постучал в дверь, за которой спряталась Настя, открыл. Стас декламировал:

Цветок засохший, бездыханный,
Забытый в книге вижу я;
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя.

— Я тебе наполнюсь, ментяра, — зарычал Николай.

— Да не я это, богом клянусь. Александр Сергеевич Пушкин.

— Николай, это точно не Стас, — рассмеялся Гуров. — А ты вроде извиняться собрался.

— Настя, скрутили меня, как мальца. Извини ты меня за ради бога. Я к слову сказал, не со зла. — Николай взял Настю за руку, глянул на Гурова и руку поцеловал. Девушка вспыхнула, руку отдернула, словно обожглась.

— Никола, ты чего?

— Молчи, так положено. Пойдем, выпьем мировую.

Все расселись, налили по новой, и Гуров сказал: