Пирамида

Она снова расхохоталась. Потом, сразу, лицо потемнело, потухли, застыли глаза.

— Мне ничего не грозит. Кому нужна такая старуха? Мне ничего не грозит.

— Я постараюсь поскорей.

Я зашагал по проселку кратчайшим путем к Стилборну. Не доходя до поворота, я оглянулся и помахал, чтоб ее подбодрить, но она не видела меня. Стояла возле машины и смотрела в лес. Добравшись до плавной дуги шоссе, я метров за сто увидел приближающийся драндулет Генри. Я кричал и махал Пружинке, тщась изобразить семафор. Я кричал и махал драндулету. Генри проехал мимо, не заметив меня, в темном двубортном костюме и фетровой шляпе, — проехал мимо, скорбно уставясь вперед сквозь ветровое стекло. Я постоял, пока не увидел, как он притормозил рядом с Пружинкой.

За ужином, когда меня расспрашивали о прогулке, мама была вся внимание. Когда я отчитывался о встрече с Пружинкой, кивала и мрачно усмехалась. Папа глянул на нее сквозь очки.

— Ухудшение.

Я смотрел на него, на нее.

— Ухудшение? О чем ты? В чем дело?

Мама отмахнулась от моего вопроса.

— Я знала, что этим кончится, когда он своего добьется.

— Будет тебе, — сказал папа веско, налегая на пирог с мясом. — Будет. Чем ей плохо? Десять раз вернула все сполна. Надо отдать должное Генри Уильямсу. У него отлично идут дела.

— Не то что у некоторых, — сказала мама вредным голосом. — Погодите, он еще полгорода скупит, за него я как раз не беспокоюсь.

Я принял это за тонкую ссылку на небогатый итог моего первого экзамена по химии и молчал. Папа молчал тоже. Мама завладела площадкой — но она к этому привыкла.

— Джеки Уильямс в Оксфорд не поедет, даже если окажется, что у него есть мозги, в чем я очень сомневаюсь. Сразу пойдет в бизнес. Так у них водится. Денег-то у него хватит его отправить, да зачем ему? А бедная мисс Долиш надрывается...

Тут папу прорвало.

— И вовсе ей это не нужно, — сказал он резко. — Да на одни проценты с того, что она вложила в его дело, она могла бы жить, как... в Борнмуте [35] могла бы жить, если бы хотела.

Мне стало скучно.

— Зато сегодня ей повезло. И на том спасибо. Правда, непонятно, почему молочник не остановился...

— Повезло? — сказал папа. — Повезло?

И мама — эхом:

— Повезло?

Они переглянулись, потом посмотрели на меня.

— Но она могла же застрять. У меня час заняла дорога. И если б не подоспел Генри... Да что такое?

Они снова смотрели друг на друга, мама с хитрой усмешкой.

— Оливер, детка, — сказала мама нежно. — Ты, конечно... Но тебя ведь давно не было. Все про нее знают — в том числе и молочник. Она была в ста метрах от перекрестка в лесу, да?

— Там телефон-автомат, — буркнул папа. — Она ему звонила.

Я отпихнул стул.

— Господи! Ну и ну!

— И никакого везения.

— Почему же она мне не могла сказать! То есть я-то, я же...

Мама громко расхохоталась. Потом стихла.

— Бедняжка, — вздохнула она. — Она от него хочет единственного — хоть капли внимания.

У меня все оборвалось внутри. Поздно, позже, чем у всех по соседству, кусочки — старые, новые — сложились в картинку у меня в голове. Я так и стоял с открытым ртом. Мне нечего было сказать. Но что-то они увидели в моем застывшем лице, потому что папа протянул руку — неловко — и положил на мой рукав.

— Мы совсем забыли, как много она для тебя значит, Оливер. Но понимаешь, сынок, с этими телефонами — она и раньше это делала.

Папин жест так не вязался с принятой у нас сдержанностью, что я перекосился и встал. Буркнул:

— Ну, если у нее хватает денег...

— Ах, — сказала мама загадочно. — Не в деньгах счастье. Когда-нибудь ты поймешь, Оливер.

Я остался в недоумении. При всей запутанности моих чувств, в последних маминых словах я смутно уловил некоторое противоречие с тем, что она говорила сначала. И впервые я понял, что она не только моя мама. Но еще и женщина. Это открытие совершенно сбивало меня с толку. Я стоял посреди прихожей, в перчатках, в шарфе, одним концом заброшенном на спину, и терзался от униженья, обиды, от какой-то боязни рампы: все мы выставлены на всеобщее обозрение, все друг на друге паразитируем, все мы ряженые и стесняемся своего маскарада. Я открыл входную дверь, убегая от маминой проницательности. А когда закрывал, услышал ее недодушенный смешок:

— Интересно, что она еще сочинит после телефонов-автоматов?

И теперь, когда мама мне присылала «Стилборнский вестник», я прилежно его изучал. И действительно, я узнал не только, что за органом была мисс К.С. Долиш, но на другой странице мисс К.С. Долиш облагалась штрафом в размере пяти фунтов, а потом и в размере десяти. Приезжая домой на каникулы, я видел иногда — но стараясь держаться подальше, — как она идет от гаража к дому походкой, бледно напоминающей о былой пружинистости. Я видел мрачность лица, сведенный рот, застывший взгляд.

— Бедняжка, — механически приговаривала мама.