Читаем Пирамида полностью

Пирамида

Уильям Голдинг

— Конечно вернулась. Давно уже. Ты бы сказал ей, Оливер.

— Но мы же уезжаем буквально на днях...

Мама разразилась слезами.

— Нет, ты должен с ней поговорить! Отца не успели похоронить... Все вокруг ими кишит! А если они сюда повадятся...

Я потрепал ее по плечу — неуклюже и так похоже на папу, что поскорей отдернул руку.

— Ладно, мама. Я пойду с ней поговорю.

— И вообще. Ты же всегда так...

— Знаю, мамочка, милая. Я ее обожаю.

Я вышел и стоял на Площади, собираясь с духом. Марк обстреливал из пулемета Софи, занятую разбрасыванием маргариток и не обращавшую на него никакого внимания. Но при виде меня они бегом бросились ко мне. Я обоих взял за руки и прошел к двери рядом с эркером. Она была открыта, мы вошли и стояли в прихожей. Я постучал в дверь музыкальной комнаты и не дождался ответа. Но дверь во двор тоже была открыта. Мы вошли туда, и я жадно глотнул вольного воздуха. Из-за кошек, попугайчиков и канареек и без того затхлый дом провонял уж совсем невозможно. Злонамеренного вида котяра скользнул мимо нас в дом, и сразу же я услышал шипенье и шерстистое шмяканье битвы.

Пружинка медленно брела по садовой тропе, она казалась шире, чем эта тропа, — стала совсем квадратная. Вельветовая шляпа по-прежнему кренилась на жидких волосах, галстук надвое рассек необозримый простор. Остановилась в двух шагах и разглядывала нас, всех троих.

— Здравствуйте, мисс Долиш. Вы меня не узнаете?

— Старина Ктотэм. Твои?

— Да, это Марк, это Софи. Ну как вы, мисс Долиш?

— Пойдем в дом.

И пошла в прихожую. Мы двинулись следом, дети жались ко мне. Меня уже точило, что зря я это затеял. Пружинка уставилась на попугайчика, который не обращал на нее внимания, занятый собственным обольстительным образом в зеркале. Она причмокнула:

— Тце-тце-тце!

— Марк, Господи Боже, детка! При всех! Беги скорей домой.

Пружинка оглядела его с порога.

— А его этот мальчишка отличился на войне. Кто бы мог подумать, а?

— Да уж.

— Ну а ты, Ктотэм?

Я прикинул в уме.

— Мне, признаться, досталась очень мирная война. Приходилось, конечно, держать газ наготове. Но в ход пустить не пришлось.

Она вернулась к попугайчику.

— Тце-тце-тце!

— Вы очень полюбили животных, правда?

— А я и всегда любила, когда еще маленькая была, как твоя дочка. Знаешь, Ктотэм? Я строила из себя мальчишку, чтоб строить из себя ветеринара! Но конечно, куда мне было с моей музыкой время находить на зверюшек. Да и с этим жутким мальчишкой — как бы я их в доме стала держать?

Меня кольнула мысль, что время для нее спрессовалось. Но я рта не успел открыть. Она снова заговорила. В глазах мелькнул вызов.

— Я ведь долго болела. Серьезно болела. Ты знал, да?

Снова я сделался маленьким мальчиком с детской скрипочкой. И молча затряс головой. Вдруг рыхлые щеки дрогнули, просияло золото, она разразилась хохотом.

— Но сейчас-то мне лучше, гораздо, гораздо лучше!

Дочкина щека вжалась в мою ладонь. Но Пружинка уже перестала смеяться, нагнулась и погрозила паре свирепых глаз, горевших из темноты под лестницей.

— Гадкий, гадкий!

Кот скользнул мимо нас, за дверь. Пружинка распрямилась.

— Можешь себе представить? С ним хлопот как с ребенком. Всю ночь мне спать не дает, на улицу просится!

— А вы устройтесь, как Исаак Ньютон со своими кошками. Он им вырезал в двери дыры с откидной дощечкой — побольше для большой кошки и поменьше для маленькой.

Через несколько секунд до Пружинки дошло. Она колыхалась и завывала.

— И не надо будет вставать, чтоб его впустить.

Пружинка перестала смеяться.

— Генри сделает, — сказала она. — Он прекрасно вырежет дырку. Я попрошу Генри. Он придет и сам все сделает или кого-то из своих людей пришлет.

Я кивал, продвигаясь к двери.

— Ну ладно...

— А знаешь, он ведь до сих пор сам моет мою машину. В спецовке. Больше никого к ней не подпускает. — Она кивнула мне со значением. — Такая епитимья, понимаешь? И эта женщина — тоже епитимья. Генри понимает. Он все понимает, правда?

— Да. Да, конечно.

— Ну а другие... — Она глянула на дверь музыкальной комнаты, потом на Софи. — Дочь твоя уже начала играть?

— Нет еще пока. Но она очень любит музыку, да, Софи?

Дочь уткнулась в мою брючину, прячась от квадратной тети с рыхлыми щеками. Я зарылся пальцами в ее волосы, чувствуя хрупкость этой головы, этой шеи, задыхаясь от любви, твердо решаясь охранить, защитить, не отдать ее этой гиблой надутости, и чтоб была у меня настоящей женщиной, женой, матерью.

— Я называю твоего отца Ктотэм, потому что есть упражнения такие.

Я потоптался неловко.

— Ладно... Нам, наверно, пора...

— Ну тогда прощай, Ктотэм.

— Спасибо вам за все...

— Не стоит. Подумаешь, дело большое.

Она повернулась к саду. Остановилась, посмотрела на меня.

— А знаешь, Ктотэм? Если бы мне пришлось спасать из огня ребенка или попугайчика, я бы выбрала попугайчика.

— Я...

— Прощай. Думаю, мы больше никогда не увидимся.

Тяжко спустилась на две ступеньки. Я услышал, как плоские туфли шаркают по саду.

Никогда.