Пирамида

Но вот вмешался в дело Бойченко — и мертвящим холодом повеяло от страниц. Еще не видя, я пытался представить себе его… Худощавый, тонкогубый, элегантный… Спортивный, наверное, умный… Он-то знал, что такое закон, понимал его силу. И — использовал его в своих целях. Множество фотографий, схем… Допроси, опросы, очные ставки… Он не жалел времени и бумаги. Одних магнитофонных кассет одиннадцать! «Техника пришла на службу». Одного я не мог понять: как удалось всей этой явно сфабрикованной макулатуре убедить хоть кого-то — ведь и в Верховном суде были люди, поддавшиеся этому количеству материалов. Но ведь качество-то их оставалось прежним. Ни одного существенного довода, ничего живого не было в двух дополнительных расследованиях, проведенных этим энергичным расторопным следователем. Даже ахатовское первоначальное построение казалось мне более простительным. Поторопился человек, очень уж хотелось побыстрее «раскрыть дело». В бойченковской работе человека вообще не чувствовалось. Это была машина. Лишенная эмоций, штампующая материалы одной и той же окраски, угнетающая своим бессердечием и однообразием. В ней был холодный цинизм. Механическая манипуляция живым.

Сидя над бойченковскими страницами, я очень живо представил себе, что чувствовал Каспаров на допросе у Бойченко. Сошлись два фанатика, два похожих друг на друга, но — бесконечно разных, полярно разных человека. Каспаров ставил себя под законом. Бойченко — над. Каспаров был фанатик идеи, я думаю, что он не пожалел бы ничьей жизни — в том числе и своей — ради торжества идеи, в которую он верит. Бойченко был фанатичным себялюбцем. И он тоже не пожалел бы ничьей жизни… Кроме одной. Представляю, как должен был бы ненавидеть Каспарова Бойченко: ведь это был он сам, но только с другим, противоположным знаком. И ничего удивительного, конечно, в том, что Бойченко завел на него уголовное дело. Которое даже оказалось незакрытым!.. Нонсенс в судебной практике.

И обнадеживающий оптимизм был в том, что в конце концов победил все-таки Каспаров.

Я представлял себе муки Анатолия Семенова в тот момент, когда он писал под диктовку Абаева уличающие «Клименко Виктора» показания. Он не понимал, конечно, что уже тогда, когда написал первую ложь, сделал шаг к своему трагическому концу. Да и не шаг, собственно, он просто убил себя, когда начал под диктовку Абаева лгать, и вся его жизнь с того момента, в сущности, стала агонией. Правда, уже на втором процессе он взбунтовался, попытался говорить правду, но и это, увы, не спасло — люди, с которыми он связался, доконали его, ибо не могли упустить лишнюю жертву. На третьем следствии (3-й том дела) Бойченко неоднократно вызывал его в Мары из родного Барабинска, но тот отказывался приехать «в связи с тяжелым состоянием матери». Наконец Бойченко постановил подвергнуть А. Семенова приводу…

Еще сопротивлялся Семенов, мужественно подтверждал новые свои показания, на очной ставке с Абаевым даже повторил, что тот бил по шее и наступал каблуком на пальцы ног — можно себе представить, чего это ему стоило: повторил в кабинете Бойченко, в глаза Абаеву! — когда Абаев, разумеется, категорически отрицал. Несколько месяцев продержали его в Мары, потом отпустили. На третий процесс Милосердова постановила опять доставить его приводом.

Но и на третьем процессе мужественно он держался, подтвердил несостоятельность опознания, подтвердил «шею» и «пальцы ног». «Меня из Барабинска доставили работники милиции, они скрутили мне руки. Я не хотел ехать, так как у меня в постели лежала больная мать, — так отвечал он на вопрос адвоката. — Я боялся ехать, и средств у меня не было, о чем я давал телеграмму. Я боялся потому, что Абаев мог со мной что-нибудь сделать». Но начисто проигнорировала Наталья Гурьевна все эти заявления — записанные в протоколе (т. 6 л/д 220–223), а перед тем, на следствии, Бойченко заботливо прекратил им же самим формально возбужденные уголовные дела в отношении Ахатова и Абаева (т. 5, л/д 92–94). О какой справедливости могла здесь идти речь, когда Наталье Гурьевне надо было хоть как-то свести концы с концами. Орден ей за это должны были вручить работники прокуратуры Туркмении! (Впрочем, и вручили, не орден, правда, а звание заслуженного юриста республики в честь 50-летия, как раз после процесса).

И началось четвертое следствие и четвертый процесс, первый том об этом процессе — 9-й том дела — содержал телеграмму: