Пирамида Хуфу

И Хуфу самодовольно улыбнулся: он превзошел Джосера. А ведь как завидовал ему в молодости! Племяннику же надо помочь. Он приказал управляющему дворцовыми делами собрать верховных жрецов храмов.

Рассерженный Хемиун быстро шагал домой, отмахнувшись от слуг с носилками. Он чувствовал потребность хоть немного успокоиться в ходьбе. Думал о дяде со злостью: никогда не занимался зодчеством и вообще трудным делом, а понимает ли он, что творит для него Хемиун? Понимает ли, что племянник перерос Имхотепа и создает сооружение, подобного которому никогда не было? Понимает ли он, что чати Хемиуну нет в стране равных ни по уму, ни по энергии и умению преодолевать трудные задачи, которые до него никто не разрешал. Его пирамида — это переворот в зодчестве. Никто не видел такой формы, никто не замышлял таких размеров. А он не только замыслил, но и выполняет. И выполнит, чего бы это ни стоило! В Ахет Хуфу поразительны не только размеры и форма, но ведь почти вся она — толща тщательно отшлифованных глыб тяжелого веса. Пропорциональная, стройная, она будет стоять тысячелетия, удивляя и восхищая.

Он представил недовольное лицо Хуфу, в досаде отвисшую губу, когда выразил нетерпеливое желание видеть окончание. Хемиун пробормотал по его адресу ругательство. Глупцу, не умеющему ничего делать, все кажется, что он бы лучше сделал...

— Ты что-то приказал, всемилостивый господин? — спросил подбежавший слуга.

— Нет, ничего.

Быстрое движение несколько успокоило его, но подумал с раздражением: а знает ли царь, во что обходится Кемет его усыпальница? Три дня назад начальник припирамидного поселения показал списки умерших от недоедания и непосильной работы. Хемиун молча посмотрел тогда на эти списки и подумал: если его имя проклинают, то это справедливо. А что же делать? Заканчивать Ахет Хуфу надо, а дается это только суровостью, неумолимостью к низшему люду. И для него, чати, иного выхода нет. До завершения пирамиды он обречен оставаться жестоким начальником. Может быть, он ненавидит их? Они приходили из разных сепов ладные, покорные — многочисленные вереницы людей Черной Земли. Сколько их не вернулось в родные хижины, сколько стали калеками! Разве он ненавидел их, обрекая на такое? Он — только мысль и воля, но злая воля, а они творцы! Чтобы от бесформенных залежей камня оторвать глыбу, придать ей строгую форму, тоже нужен ум. Они уже возвели эту громадину. И они же придадут ей красоту, оденут в сливочно-белый наряд, и белая же стена опояшет сверкающий под солнцем треугольник с золотой вершиной, от которой лучи полетят на город, на реку, на народ. И они же, создатели и творцы, когда завершат свой труд не посмеют приблизиться к белому чуду. Их встретят плетки. Да, эти многие сотни тысяч мужчин с покорным робким взглядом карих и черных глаз создали то, что он только замыслил и чертил на папирусе! О, нет! Он не только замыслил. И его молодость поглотила пирамида. И хотя он царевич, всемогущий богач, но разве он жил, как царевичи и богачи? Он стал нелюдим, разучился смеяться и в мыслях презирал свое сословие, умеющее обильно есть, пить да в веселье проводить пустую жизнь. Правда, часть из них занималась понемногу делами. Разговаривая с надутыми придворными глупцами, думал: что вы создали в памяти веков о себе, кроме мастаб? Нет, нелегко давалась ему пирамида: было и неверие, и бессонные ночи, и отчаяние, что не справится. А строители молча делали! И часто их деловитая серьезность, терпеливость успокаивали чати.

Он вошел во дворец, освежился ванной, слуга умастил его. Усталость уменьшилась, и он пошел в затененную столовую с привычным запахом смол и масел. Перед ним стояло прохладное вино и вода, обильный обед. Несмело глядела на сурового мужа сидящая напротив жена. Он ел и пил, а мысль все возвращалась к пирамиде, к строителям, к тому, что малы запасы еды, и опять к этой проклятой насыпи. Гордость жизни — пирамида — была наказанием. Немолодые годы напоминали болезьнями, тяжестью в голове, нежеланием идти под полящее солнце, хотелось перестать требовать, обрушивать гнев, придирчивым взглядом обнаруживать недостатки. Недостатков же и трудностей хоть отбавляй, но несведующему глазу кажется, что работа идет лучше некуда.

А как хотелось полежать в уюте и прохладе, забыть об этой пирамиде, погрузиться душой в древние свитки... Но он поднимался, ходил по жаре, требовал, гневался. Зодчий Хемиун был жертвой созданной им громадины и должен был придать ей несказанную красоту и освободить от плена насыпей.

ПОИСКИ

После отъезда Руабена в Синай Инар начал действовать более смело. Горе родителей толкнуло его на поступок мало обдуманный. Все свободное время он проводил вблизи храма и изучал расположение помещений. Вокруг многочисленных служб, отгороженных высокой стеной, росли густые деревья. Одно из них с толстыми сучьями наклонилось к стене, и Инар, прикинув расстояние, решил, что по этому дереву можно спуститься на стену.