Пирамида. Т.1

— Ну, что же замолкли вдруг? — тотчас оживилась Дуня. — Или вино перестало действовать на крылья вдохновенья?

— Видите ли... — замялся тот, — видимо, иногда оно прикрепляет их к ногам, отчего происходят довольно курьезные явления. — И пристально посмотрел на собеседницу, но ничего кроме прежнего простодушия не прочел в ее лице.

Пожилой, добрый официант подошел сменить сорокинское блюдо и почему-то вместо заказанного принес Дуне горячий чай, на свой риск прихватил миндальное печенье. Она поблагодарила его долгой улыбкой, когда же, подчиняясь непроизвольному влеченью, взглянула наверх украдкой, красивая дама, в знак примиренья, что ли, кормила Дымкова с ложечки мороженым, и тот с комичной птичьей ужимкой склевывал едва протянутое ему лакомство. И косвенным образом эта фамильярность уже назревшей между ними близости еще более укрепила Дуню в решенье, ради которого только и приехала сюда.

— Мне очень приятно снова видеть вас, фрекен, — сдвигая в сторону незаконченный борщ, приступил к делу Сорокин. — Не скрою, у меня сейчас крайне трудный период, гoним по километру пленки в сутки. Уже темнеет, а с вечера я должен раздать уйму заданий на завтра...

— Я понимаю, — скорбно кивнула Дуня.

— Судя по внезапности звонка, что-то аварийное стряслось в вашей романтической усадьбе... Что именно?

Вместо ответа она мучительно помотала головой.

— Мне прошлой ночью так умереть хотелось! — и всхлипнув, беспомощно утерлась той же смятой салфеткой.

— Спокойнее, фрекен, мы не одни. Ваш голос давеча и вот глаза теперь позволяют заключить о степени ваших огорчений. И рана где-то в окрестностях сердца... Однако диагноз требует уточненья. Да перестаньте же, — прикрикнул он шепотом, потому что слезы бедно одетой девицы могли быть превратно истолкованы кем-то со стороны. — Покажите же мне ее! Общенье с художником или врачом неминуемо требует полной откровенности, в некоторых случаях даже обнажения.

— Мне ни то, ни другое... мне скорее волшебник нужен!

— Что же, вы обратились по правильному адресу, — поощрительно сказал Сорокин, принимаясь за пожарскую котлету. — Волшебник — это я. Итак, я слушаю вас...

— У меня большое горе!

Уже из одной порядочности он должен был прервать ее:

— Надеюсь, не денежное?

— Откуда вы знаете? — ужаснулась она его проницательности. — Да, мне нужны деньги, целая уйма их... — и даже задохнулась: так много.

— Это гораздо хуже, — печально сказал Сорокин, кончиком ножа снимая крохотную брызгу с рукава. — Не сочтите за скупость: как правило, волшебники отзывчивы и щедры. Но процедура взятия взаймы обычно строится в расчете на пониженную интеллектуальность давальца. При своей обостренной догадливости волшебники обидчивы, как дети!

Ледяным ветром отказа повеяло на Дуню от его скользкой безупречной речи, — приходилось сгорбиться, сжаться вдвое, лишь бы убавить площадь охлаждения.

— Ах, что вы, да разве я посмела бы просить... — обронила она упавшим голосом и чуть по отодвинулась от стола. — Ведь вы меня не знаете совсем...

Нет, чутье кладоискателя не обманывало его: что-то пряталось в этом детском кулачке. Скорее возникшая угроза Дунина бегства, нежели ее безутешное состояние заставили Сорокина смягчиться.

— Не сердитесь, фрекен, что я поневоле знакомлю вас с печатными правилами, что висят в приемной у всякого вольно-практикующего волшебника. Да вам еще повезло, что попался хотя и небогатый, но бескорыстный, не требует гонорара вперед... Хотя сами понимаете, сколько непредвиденных расходов: милицейский риск, износ, не говоря уж о подмазке потусторонних сил. Но он законно желает собственными глазами видеть рану, которая нуждается в его вмешательстве. Только шарлатаны лечат заочно!

— Да вам и лечить ничего не надо, — оживилась повеселевшая Дуня, даже в ладоши хлопнула разок, не сдержась. — Совсем не то, а просто я решилась, вернее необходимость вынуждает меня... ну, продать вам ту самую вещь, которую, помните, вы все добивались купить в машине. Господи, да неужели же вы все забыли?

Но он и вправду не помнил, чего наболтал ей в прошлый раз на радостях сомнительного в общем то приобретения керосинки на колесах: иные, более емкие мечтанья застилали теперь прежние его, отцветшие привязанности. Тем не менее, явно из предосторожности скрываемое наименование товара, в особенности даже не названная стоимость чего-то предъявляемого к покупке, позволяли отнести его к категории ценностей, о которых по известным причинам небезопасно поминать в публичном месте. И уж никак нельзя стало, из любопытства одного, прекратить чем-то унизительный разговор до выяснения сути дела.

Режиссер доверительно понизил голос:

— Пожалуйста, намекните двумя словами, фрекен, что вы там принесли с собою!

Казалось, она все еще не верила, что он в действительности все забыл.

— Право же, я не сумею обрисовать это красивей вашего, но мне запала в память предложенная сумма. Во всяком случае, такой вещи нет ни у кого на свете... Все даже засмеются, если вслух сказать! И не только о ней никто не знает, не подозревает совсем, но и не узнает никогда!