Пирамида. Т.1

— Словом, не отрекайтесь от бессмертия! Подарите же нам вашу Аладдинову лампу, Ариаднину нить... — заведомо не своим голосом взмолился режиссер и, возможно, хотел прибавить сюда из своего энциклопедического запаса знаменитый колобок русской сказки, импортную синюю птицу, еще что-то путеводное ко спасению, но вдруг на всем разбеге последовал странный щелчок в сочетанье с подозрительным сипеньем, как бы из проколотого пузыря, причем несколько зубами похрустел, чем, по утверждению сведущих лиц, сопровождается исход беса, и остаточный словесный фейерверк завершился репликой отказа, кстати, совпадавшей и с Дуниным решеньем. — Впрочем, нет... не надо. — Наваждение кончилось, и, несмотря на естественную разбитость во всем теле, Сорокин испытывал благостную пустоту выздоровленья, даже извиняться перед Дуней стал за сорвавшуюся сделку.

— При любой беде нельзя спускать по дешевке нечто, чему нет цены на свете, да и мне покупать исчезающее при передаче из рук в руки... — сказал он тоном школьной прописи, что объяснялось для него состоянием крайнего расслабленья. — Не сердитесь.

— Ой, что вы, я сама еще раньше раздумала. Видать, заветное колечко не продашь: как ни дергай, ни тяни, с пальца не снимается. Это вы меня простите за причиненное беспокойство... — и сразу собралась бежать домой.

По опустевшему столику за балюстрадой можно было догадаться, что верхняя пара, уже втроем, наверно, проследовала к выходу, и тут по жаркой девичьей обиде Дуне непременно захотелось, пока спускаются по лестнице, догнать их в вестибюле, чтобы пройти под самым носом у Дымкова, мимо его протянувшихся рук и тоже не заметить... К слову, намеренье Дуни как нельзя лучше подходило и Сорокину. Внезапно зажглась вторая половина люстры, появившийся на эстраде оркестрант стал раскладывать ноты по пюпитрам. Ресторан готовился к приему основных своих, вечерних гостей, и воротившийся здравый смысл подсказал режиссеру, что теперь-то уж кто-то из его приятелей, забредших на загородный огонек, непременно застукает его здесь в компании с подозрительной милашкой.

— Я подвезу вас, насколько мне будет позволено, — тоже поднявшись, предложил Сорокин, благодарный за нечто сохранившееся от их странной беседы, в сущности ничто.

Дуня колебалась, потому что, с одной стороны, давешняя пара имела время исчезнуть, и случай наказать Дымкова мог и не повториться, а с другой — желтые пятна истощенья то и дело плыли в глазах, и вот уж не было уверенности, что по непогоде и со столькими пересадками хватит сил добраться до Старо-Федосеева. Опасения подтвердились: пока расплачивались за обед, Дымков со своей дамой успели, видимо, одеться, пройти в ту нарядную машину, по-прежнему, уже с зажженными фарами стоявшую у подъезда. Никакого движения не замечалось в машине, но по внутреннему ощущенью, царственные наблюдатели несомненно следили из-под приспущенных щитков, как, хлюпая по мокрому снегу, сопровождаемые гигантскими силуэтами на речном тумане, Дуня и ее спутник пересекали поток их нестерпимого сиянья, — сорокинская бричка выглядела заводной игрушкой в мощном желтоватом луче.

Ладонью защищаясь от света, Дуня погладила крыло жестяной коробки.

— Все еще бегаешь, бедняжка? — поздоровалась было она и тотчас прибавила, из смутной потребности польстить помрачневшему хозяину, что машина его почему-то стала больше и темней.

— Побывала со мной на съемках в Крыму... — отметая снег с ветрового стекла, сквозь зубы отвечал Сорокин на ее непрошеное милосердие. — Видимо, поправилась и загорела.

Изогнувшись, с гадким самочувствием последнего босяка он втиснулся в тесноту за руль и стронулся с места, следом двинулись и они; затем началось бесшумное, как в простудном кошмаре, беспредметное преследованье. Прожекторный свет из-за спины мешал вести машину и в стремленье оторваться, уйти из светового тоннеля, напрасно налегал режиссер на всякие рычаги и педали, отчего злосчастная жестянка то издавала жалобный дребезг, то пускалась скакать по-телячьи со ската на скат. Без чувства вражды или мести за один неотданный должок, только с печальным любопытством, поминутно настигая, чуть не подталкивая сзади, Юлия вела свою неслышную громаду за убегающим Сорокиным, позиция которого лучше всего определялась словами сверканье пяток... Догадываясь о дымковской проделке по наущению спутницы своей, Дуня присоветовала пропустить погоню мимо, но едва прижались к обочине, остановились и те. Такое сопровожденье не исключало и политической слежки, обычно она в те годы предшествовала аресту, — в режиссерском воображении развернулся было весь цикл последовательного, на ночных допросах, разрушения личности, но задняя машина внезапно свернула за угол, и тогда самое издевательство их странным образом вплелось в романтику сорокинского приключенья.