Пирамида. Т.1

— И нужно вам прибегнуть просто к риторической фигуре под названием оксиморон, где сопоставлением понятий, явно несовместимых, усиливается воздействие на аудиторию!

— А ежели ложь да еще оксиморон в придачу, то и желательно установить истину — не о том ли высоком лице речь, кто умирал лишь в своей телесной ипостаси и ненадолго?.. — настаивал о.Матвей, успевший тем временем сообразить, почему избегал корифей произнести каверзную формулу.

— Видите ли... — с неохотой признался тот, — существуют словеса конституционально противопоказанные нам для пользования. И потому убедительно прошу соблюдать минимальный такт в отношении гостя, неофициально и по вашему приглашению явившегося для разговора на интересующую тему, не так ли?

— Однако же небесполезно и мне заранее ознакомиться с содержанием документа из тех, видимо, что подписываются натуральной кровью простаков, — дипломатично схитрил батюшка.

— Пусть так, — после недолгого колебанья согласился Шатаницкий. — Но раз догадались, в чем суть, то не разумнее ли вам сперва и огласить свою догадку для проверки — правильно ли, что облегчило бы мне ее повторенье за вами следом?

— Нет уж, давайте без дураков, любезнейший! А поелику вам сие не положено, то потрудитесь хотя бы раздельно назвать три загадочные буквы, коими обозначается личность обсуждаемого лица, точнее занимаемая им должность в мироздании... и без лишней учености применительно к умственному уровню сапожника, с коим беседуете! — ультимативно выпалил Матвей и, откинувшись в кресле, приготовился наблюдать натуральные признаки мнимой своей победы в преддверии еще более сомнительной впереди.

Потекла ледяная пауза молчанья, в течение которой оба выжидали, что противник сгоряча оступился в одинаково для них запретную ловушку. Видимо, шальная потребность во что бы то ни стало поддержать в глазах священника свой генеральный авторитет надоумила корифея испытать на практике — не ответшало ли за давностью лет заповедное табу? Судя по сжатым на коленях кулакам, пузырчатому клокотанью в груди и судорожной подвижности кадыка, напрасно тужился он протолкнуть застрявшее в глотке неподвластное словцо.

— Хочешь гортань мне сжечь, честной отец? — ощерясь, словно ему нечто прищемили, просипел Шатаницкий.

Он жестом отвергнул услугу хозяина, метнувшегося было за водой, и, наклонясь, с частой одышкой старался остудить, проветрить опаленную внутренность. Дыша открытым ртом, словно с обожженным горлом, голова на бочок, он увлажнившимся взором жутко целился куда-то в глубь старо-федосеевского батюшки — не без надежды, что в очередной молитве тот доложит кому надо об его нечаянной, довольно крупной, с желтоватым оттенком неторопливо выкатившейся слезе, паденье которой поп машинально проследил до ее соприкосновенья с половиком.

— Немедленно изыди из моей убогой храмины, пока я не шарахнул тебя чем попало по ногам, треклятый, — сиплым шепотом вскричал словно из столбняка пробудившийся хозяин, наугад шаря вкруг себя не иначе как бутыль с крещенской водой, оставшуюся дома на подоконнике.

— Смиритесь, отец святой, не шумите, чтобы, помимо милиции, не привлечь сюда и газетчиков, которые присутствию моему здесь неминуемо придадут срамное для вашего сана истолкование. Потерпите меня еще хоть чуток и вы убедитесь, что я пришел сюда не только с черным камнем за пазухой, но и с приятным сюрпризом для вас обоих, особенно для супруги вашей, которая в данную минуту изучает меня через замочную скважину, — убедительно сказал ему корифей, уже не отмахиваясь на сей раз от его заклинательных бормотаний. — По старинному этикету гость при первом визите в незнакомый дом еще на пороге вручает хозяйке свежие цветы, как поступил бы и я, если бы в кладбищенских условиях такого рода подношенье не приобретало несколько пугающий оттенок, не так ли? Тогда я надоумился подарить уважаемой Прасковье Андреевне нечто более значительное, и если для нас менее хлопотное в смысле пересылки и доставки на место, то для нее самой — полностью избавляющее от воздушной прогулки на сомнительном транспорте в несусветную даль, то есть мы могли бы хотя бы на пару дней отправить подарок, так сказать, самоходом через всю Сибирь непосредственно в материнские объятия.

Корифей говорил о Вадиме — старшем в лоскутовской семье, неудачном детище, блудном сыне, около двух лет пребывавшем в безвестии. В свое время взятый у себя на квартире, он у лубянских властей числился, видимо, однофамильцем старо-федосеевского попа, почему имя его и не произносилось вслух в домике со ставнями, чтоб не поставить под удар остальных, но и отрекаться от любимого сейчас было еще горше.