Пирамида, т.2

Примененное лечебное средство имело наглядный успех, даже несоразмерный содержащемуся там целебному факту. Кажется, рассказ о крушенье мальчишеского порыва оживил еще один омертвевший было участок памяти. Обозначились новые признаки пробудившегося сознанья – шарящие руки выдавали волю определить свое местонахожденье, так же как озабоченные усилия в лице – воспроизвести окрестности воспоминанья. Благодетельную перестройку внутри заблудшего детища подтверждали и взметнувшиеся над переносьем брови, образуя классическую маску отчаянья и, вслед за тем, довольно крупная, медленно скатившаяся по щеке слеза, застойная ржавчина коей тем, вероятно, и объяснялась, что долгое время прорваться наружу не могла. Правда, другой глаз здесь не участвовал, но и единственной хватило погасить зарождавшиеся было стариковские сомнения насчет извлечения кататонического Вадимова состояния – согласно диагнозу начитанного Егора. Теперь, чтобы спешкой дела не испортить, главное же не перелечить ненароком, следовало закрепить достигнутую удачу сном и, раз он такой образованный, Егору и поручили отвести старшего брата на койку. При всем его скептицизме посыльный вернулся в радужных чувствах, – медзаключение его гласило, что кабы Вадиму подкинуть лишнюю недельку – отоспаться досыта, то воскрешение его к жизни можно считать на мази, если же с терпением поднажать, то преодоление не поддающегося ему речевого порога и в нынешнем состоянии для него плевое дело. Последнее в особенности порадовало домашних, потому что стало насущной необходимостью услышать из собственных его уст любое самопризнанье, лишь бы не беглец. Спать легли рано в намерении набраться сил к дальнейшему, никто не слыхал шорохов вторженья. Вадима взяли в ту же ночь, причем численность присланного конвоя и проявленное при аресте ожесточенье убеждали с наглядностью, что в списке так и не выясненных Вадимовых преступлений бегство из лагеря значилось едва ли не слабейшим.

Когда разбуженная чутьем постороннего присутствия семья выглянула в сени, все исполнители ужасного спектакля находились уже на местах. Помимо многочисленной, в касках почему-то, наружной охраны, видневшейся в дверном проеме, минимум трое в сторонке, с фонариками и с обнаженным оружием, готовились пресечь всякую попытку побега или сопротивления, пятый же, гораздо крупнее ростом и, видимо, главнее всех, глаза в глаза стоял перед Вадимом, за подбородок и на весу придерживая его откинутую голову. Впрочем, в придачу к штурмовой оснастке все семеро были в разных направлениях опоясаны служебными ремнями с планшетами на них и еще чем-то в кобурах подлиннее. Тем жалчей выглядел посреди изымаемый злодей, прямо из постели – босой, в проштопанной и без ворота отцовской рубахе и таких же, едва по щиколотку, полосатого тика исподниках, отчего и казался ничтожеством, разоблаченным до крайней, срамной голизны. Кстати, свидетелей не гнали назад в комнаты, как положено в таких случаях, а у Дуни создалось впечатление, что драматическое действие началось только с их приходом, – скорее зрителей, нежели понятых.

– Ишь куда запрятался, стервец, – без какого-либо торжества или злорадства сказал начальник и вскользь, тыльной стороной ладони хлестнул злодея по лицу.

– Да здравствует великий вождь... – с горловым клокотаньем, потому и не совсем разборчиво отвечал качнувшийся при ударе Вадим.

– Не сме-еть... – без всякого выражения протянул тот и, видимо, за произнесение священнейшего титула нечистыми устами да еще в неприбранном виде удвоил порцию воздаяния.

Однако несмирившийся Вадим повторил свое неуместное восклицание, хотя не энтузиазм звучал в нем, а скорее огрызающееся остервенение затравленного человеческого естества, вновь и вновь тревожимого в его темной ночлежной дыре... И тотчас получил добавок – уже не наотмашь теперь, а вертикальным, сверху вниз силовым приемом, какой используется к особо комлеватым поленьям. И тогда, сразу поникший, с отвисшей челюстью, Вадим вдруг захныкал на тихой воющей ноте, уже всухую, из чего потрясенные родители могли заключить, что возлюбленный первенец их раскололся наконец. Наверняка и рухнул бы, кабы пара из-под земли взявшихся конвоиров не подхватила его под руки и буквально волоком не потащила к выходу. Обычно арестованным дозволялось одеваться в дорогу, так что лишением такой ничтожной милости раскрывался масштаб содеянных Вадимом злодейств и предназначенного за них возмездия.