Пирамида

— А при чем тут наука и какие-то сделки? — рассердился Дубровин. — Какое отношение имеют к науке всякие звания и титулы?

Он встал и заходил по кабинету.

— Бросьте вы делать из этого трагедию и подводить какую-то философскую базу. Дело выеденного яйца не стоит. Вы же теоретики и должны хоть немного уметь абстрактно мыслить. Вообразите, что я не занимался этой работой, кстати, совершенно случайно перекрестившейся с вашей, и, если уж на то пошло, мысль о ней возникла у меня после просмотра ваших выкладок… Что, съели? Или сделал бы ее через год или два. Что получилось бы? Разве от этого ценность вашей работы изменилась бы? Стала бы она хоть на грош лучше или хуже? Я вас спрашиваю?

— Нет, — сказал Дмитрий.

— А в чем тогда дело? Почему это случайное совпадение должно помешать вам иметь то, что вы по праву заслуживаете? Почему, наконец, Шумилов, который работает меньше вас и, я думаю, хуже вас…

Они оба, как по команде, уставились на него. Дубровин запнулся, но твердо закончил:

— Да, я не оговорился, хуже вас. Почему он должен получать пятьсот рублей в месяц, а вы — сто?

— Сто тридцать, — поправил его Ольф.

— Не перебивай! — рассердился Дубровин. — Вечно ты со своими хохмами!

— Виноват, Алексей Станиславович.

— Если уж вы заговорили о Шумилове… — начал Дмитрий.

— То что? — подозрительно посмотрел на него Дубровин.

— Может быть, вы и закончите? — твердо сказал Дмитрий.

— А что вы хотите знать?

— То, что вы о нем думаете.

— А вам это очень нужно?

— Да.

Дубровин помолчал и неохотно сказал:

— А что вам даст мое мнение? И вообще — что может значить мнение одного человека?

— Для нас — больше, чем мнение всех остальных, — сказал Дмитрий.

— Хм… Вот поэтому мне и не хочется говорить о нем.

— А вы рискните, — настаивал Дмитрий.

Дубровин подумал немного и сказал:

— Ладно. Вы, в конце концов, не детский сад… Так вот, Шумилов, как я вам уже говорил, человек превосходный во всех отношениях. Но я думаю, что он не ученый и никогда им не станет. Хотя работать он умеет и работает хорошо. В обычном смысле этого слова, — добавил он, вспомнив, видимо, что говорил раньше. — Но в науке слово «обычно» чаще всего означает «плохо». Исследовательская работа сама по себе вещь необычная. А Шумилову явно чего-то не хватает, чтобы вырваться из категории обычного. Может быть, того, что называют талантом, хотя я не знаю, что это такое. А вы знаете?

— Понятия не имею, — сказал Ольф.

— Иногда я думаю, — продолжал Дубровин, — что талант — вещь, разумеется, великолепная сама по себе и совершенно необходимая для человечества, но для отдельного человека это вовсе не благодеяние, а что-то вроде наказания, какой-то дефект личности, если хотите. Я думаю, истинно талантливый человек не способен по-настоящему ни огорчаться, ни радоваться ничему из того, что лежит вне сферы избранной им деятельности. А это, как ни объясняйте, и есть самый настоящий дефект человеческой личности… Так вот, если исходить из этого критерия, Шумилов человек абсолютно бездарный. За десять лет совместной работы я достаточно хорошо узнал, что по-настоящему радует его, а что огорчает. Разумеется, он радовался и научным успехам, и огорчался из-за неудач. И огорчался и радовался искренне, конечно. Но первая его настоящая радость была, когда он стал кандидатом и получил возможность свободно тратить деньги. Вторая — когда он стал доктором. А так как академиком он никогда не станет, то впереди его ждет еще всего-навсего одна-единственная настоящая радость — когда он купит себе «Волгу»… А чем это вы, собственно, так довольны? — сердито спросил Дубровин, заметив мелькнувшую на лице Ольфа улыбку.

— Ну что вы, Алексей Станиславович, чем уж тут быть довольным, — сразу посерьезнел Ольф. — Дело, видите ли, в том, что Шумилов всегда мне не очень нравился, хотя я и сам не мог себе объяснить почему. А сейчас стало понятнее.

— Да? Ну, тем лучше. Хотя это всего лишь мое личное мнение, весьма возможно, в корне неверное, — отрезал Дубровин.

— А почему же вы тогда все время поддерживаете его? — спросил Дмитрий.

Дубровин недовольно покосился на него:

— Ну, во-первых, не все время. За последние три года мы вообще мало сталкиваемся с ним. И, простите, почему же мне его не поддерживать? Мы десять лет проработали вместе, и, смею вас уверить, хорошо поработали, он во многом помог мне. А во-вторых, я думаю, что я человек довольно терпимый и никому не навязываю своих взглядов, а в отношениях с людьми стараюсь придерживаться общепринятых норм, а не своих оригинальных идей. В работе — другое дело. Пожалуй, единственное, чего я не переношу, — это всякую халтуру, научную недобросовестность, карьеризм. А Шумилов не халтурщик и не карьерист. Он честно делает то, что может. И, опять-таки с точки зрения общепринятых норм, он вполне заслужил то, что имеет. И «Волгу» тоже. Я ведь уже говорил вам, что всякие степени, титулы и оклады иногда не имеют ничего общего с наукой. Все это от лукавого… Ну что, хватит с вас?