Пиранези

Кто мог вырвать страницы? Пророк? Он очень не любит Кеттерли. Возможно, он по злобе уничтожил записи о своем враге? Или 16? Она ненавидит Разум и Знания. Быть может, она также ненавидит Письмо, ибо через него Знания передаются от одного человека к другому. Нет, вряд ли. 16 прибегла к Письму, чтобы оставить мне длинное сообщение. Да и в любом случае как бы Пророк или 16 нашли мои Дневники? Они (как я уже объяснял) хранятся в сумке, спрятанной за Статуей Ангела, застрявшего в Розовом Кусте, в северо-восточном углу Второго северного Зала. Это одна Статуя из тысяч, из миллионов. Откуда он или она знали бы, где искать?

Я сидел и думал долгое время. Я не помнил, чтобы вырывал эти страницы. Но кто еще мог их вырвать? И я уже убедился, что не помню многих событий. Не помню многое из того, что делал сам (например, писал эти страницы). А значит, я мог их вырвать.

Но если я вырвал страницы, то что с ними сталось? Куда я их дел?

Я взял клочки, которые нашел в Восемьдесят восьмом западном Зале, и разложил некоторые перед собой, чтобы получше рассмотреть. На одном — угловом — стояло число 231. Это был номер страницы из Дневника № 2.

Быстро — почти лихорадочно — я принялся складывать обрывки. Примерно тридцать записей относились к периоду, который я обозначил «15 сентября 2012 г. — 20 декабря 2012 г.». Самая длинная из них была озаглавлена: «События 15 ноября 2012 г.»

Часть пятая Валентайн Кеттерли

События 15 ноября 2012 г.

Я пришел к нему в середине ноября. Был пятый час, холодные синие сумерки. День выдался непогожий, фары машин дробились на пиксели дождем, асфальт пестрел коллажем из мокрых листьев.

На подходе к дому я услышал музыку. Реквием. Под Берлиоза я нажал кнопку звонка и стал ждать.

Дверь открылась.

— Доктор Кеттерли? — спросил я.

Передо мной стоял высокий худощавый мужчина на шестом десятке. Красивый. Голова аскета с высокими скулами и лбом. Глаза и волосы темные, кожа смуглая. Залысины, но небольшие. Аккуратная, чуть заостренная бородка. Проседь в бородке заметнее, чем в волосах.

— Да, — сказал он. — А вы Мэтью Роуз Соренсен.

Я подтвердил.

— Заходите, — сказал он.

Помню, что запах дождя, пронизывающий улицу, не исчез в прихожей, а как будто усилился; в доме пахло дождем, облаками и воздухом — безграничным пространством. Пахло морем.

Что было очень странно для многоподъездного викторианского дома в Шафтсбери-парке.

Он провел меня в гостиную. Все еще звучал Берлиоз[42]. Кеттерли прикрутил звук, но музыка оставалась фоном нашего разговора: саундтрек катастрофы.

Я снял сумку с плеча и положил на пол. Кеттерли принес кофе.

— Насколько я знаю, вы ученый, — начал я.

— Был ученым, — чуть устало объяснил он. — Лет пятнадцать назад. Сейчас я частнопрактикующий психолог. Научный мир меня не принял. У меня были неправильные идеи, неправильные друзья.

— Как я понимаю, сотрудничество с Арн-Сейлсом не прибавило вам симпатий со стороны коллег?

— Именно. Люди по-прежнему думают, будто я знал о его преступлениях. Это неправда.

— Вы с ним видитесь? — спросил я.

— О господи, нет, конечно! Уже лет двадцать. — Он раздумчиво глянул на меня. — А вы говорили с Лоренсом?

— Нет. Разумеется, я ему писал. Однако он пока отказывается со мной встречаться.

— Похоже на него.

— Я думал, может быть, он не хочет со мной говорить, потому что стыдится прошлого.

Кеттерли коротко, невесело хохотнул.

— Вряд ли. Лоренс ничего не стыдится. Он просто все делает назло. Если кто-нибудь скажет «белое», он скажет «черное». Если вы говорите, что хотите с ним увидеться, он не захочет вас принять. Вот такой он.

Я поднял с пола сумку и достал дневник. Помимо нынешнего дневника, со мной был предыдущий (к которому я обращался почти каждый день), указатель к дневникам и пустая тетрадь, в которой я собирался начать следующий (нынешняя была исписана почти до конца).

Я открыл нынешний дневник и начал писать.

Кеттерли смотрел на меня с интересом.

— Вы пишете ручкой на бумаге?

— Я пишу заметки в формате дневника. Для меня это самый удобный способ упорядочить информацию.

— А вы хороший архивист? — спросил он. — В целом.

— Я превосходный архивист. В целом.

— Занятно, — проговорил он.

— А что? Хотите предложить мне работу? — спросил я.

Кеттерли рассмеялся.

— Не знаю. Может быть. — Он помолчал. — Так зачем вы ко мне пришли?

Я объяснил, что интересуюсь трансгрессивными идеями, людьми, которые их выдвигают, и тем, как их принимают в различных областях — религии, живописи, литературе, естественных науках, математике и так далее.

— А Лоренс Арн-Сейлс — идеальный образец трансгрессивного мыслителя, — продолжал я. — Он преступил множество границ. Он писал о магии, делая вид, будто это наука. Он убедил группу чрезвычайно умных людей в существовании иных миров, куда якобы может их взять. Он был геем, когда это преследовали по закону. Он похитил человека, и никто до сих пор не знает зачем.

Кеттерли не отвечал. К своей досаде, я ничего не мог прочесть на его лице. Если оно что и выражало, то, скорее, скуку.