Пиранья

– А у меня оба юристы – и мама, и папа… был. Они хотели, чтобы я тоже адвокатом стала, а я вот, наоборот… по другую сторону стола оказалась.

– А чего так? Адвокатура вроде бы более спокойная специальность, да и возможность для частной практики дает.

– О нет уж, спасибо! Попробовала я себя в этой самой частной практике – ну, не мое это совершенно. Я психологически не готова защищать тех, кого могла бы посадить, – засмеялась Лена. – Был в моей жизни момент, когда я ушла из Следственного комитета и оказалась в агентстве моей мамы на должности рядового адвоката. Ни за что больше это не повторю.

– Знаете, меня это почему-то радует, – признался вдруг Горский. – Будь вы адвокатом – мы бы не встретились. Послушайте, Елена Денисовна… мы так и будем друг другу «выкать»? Вроде уже не впервые видимся даже в неофициальной обстановке.

Лена пожала плечами:

– Как хотите. Меня даже оперативники Леной зовут, ну, те, кто постарше, конечно.

– Договорились. Меня можешь звать Фил – или Филя, если захочешь похвалить за что-то, – улыбнулся Горский. – Дома не принято было уменьшать имена, всегда строго – Филипп то, Филипп сё, если набедокурил – то Филипп Андреевич. Но если хотели похвалить – то Филя, как кота. Я привык.

– Мне всегда почему-то не нравилось собственное имя, – призналась Лена. – В классе как-то сложилось, что были Арины, Алины, Вероники, Анжелы. И только у наших с Юлькой родителей, видимо, не хватило фантазии…

– А мне не нравятся у женщин такие вычурные имена, я люблю русские, это как-то тепло, что ли. У моего друга жена родила недавно, так назвала дочку Рогнеда, представляешь? Рогнеда! Бедная девка…

– Да сейчас-то никто уже внимания не обращает, никого не удивишь. Скорее, странно, когда простым именем называют.

– А ты бы как назвала? – неожиданно спросил Горский, и Лена растерялась:

– Я об этом никогда не думала.

– Ну, времени полно, определишься еще. – И Лена не поняла, шутит он или говорит серьезно.

Время летело быстро, оказывается, уже наступила полночь, и кафе закрывалось.

– Надо же, как мы засиделись, – удивилась Лена, оказавшись на улице. – Я уже и не помню, когда сидела в кафе до закрытия.

– Ты куда-то торопишься?

– Нет, просто завтра на работу.

– Как дело? Движется?

– Не скажу, что очень быстро, но результат есть. С Андреем было бы легче, конечно.

– Потерпи немного, завтра я все это к делу приобщу, пара допросов – и будем что-то решать. Меня вот бейсболка смущает на месте преступления…

– Да меня тоже. Я все время об этом думаю. Ты спроси – может, Андрей ее где-то оставил, потерял, не знаю… – Лена нахмурилась. – Я не могу даже вспомнить, когда в последний раз видела на нем эту бейсболку.

– В общем, пока это все, что есть на Паровозникова, помимо отпечатков на местах преступлений, но ведь это могло быть и во время осмотров. Хотя опер такого уровня, как Паровозников, вряд ли наследил бы, работая.

– Да всякое бывает. Иной раз забудешься – шлеп рукой, и эксперт орет – куда, мол… Но ты прав, Андрей крайне редко так ошибался.

– Вот потому и отпечатков минимум. Ладно, Лена, разберемся. Я тоже не очень верю в то, что майор Паровозников зарабатывал таким странным способом.

Филипп довез ее до дома, подождал, пока в окнах, которые она ему показала, зажжется свет, и уехал.

Лена стояла за шторкой в кухне и смотрела, как его машина выруливает из двора, а внутри почему-то было тепло и спокойно.

«Самое странное, – думала она, стоя под душем, – что я совершенно не стремлюсь его усыновить. Мне не хочется протягивать ему влажную салфетку, чтобы руки протер, не хочется следить, все ли он доел… Мне не нужно, чтобы он писал мне десять эсэмэс в час. Мне нужно, чтобы он просто где-то был».

Номер на дисплее был ей незнаком, Лена пару секунд раздумывала, брать ли трубку, но все-таки ответила:

– Да, слушаю.

– Елена Денисовна? – раздался незнакомый мужской голос.

– Да, это я.

– Это Гаврилов… Антон Гаврилов, из «Орион-Д», вы приходили ко мне в офис, помните?

– Да, Антон Максимович, помню. Вы хотите мне что-то сказать?

– Я не знаю, удобно ли вам разговаривать…

– Конечно, говорите, я слушаю.

– Вы просили позвонить, если я что-то вспомню. Так вот… я не то чтобы вспомнил, мне просто кажется, что с Аней что-то происходит. Что-то плохое, понимаете? Она стала нервная, бледная, почти не спит. Я пытался поговорить с ней об этом, но она сразу замыкается и молчит. Я бы не хотел, чтобы с ней что-то произошло, ей и так досталось в жизни.

– Но я-то чем могу помочь? Я не психолог.

– Я понимаю, но… она категорически отказалась от профессиональной помощи, я предлагал. Мне показалось, что вы…

– Антон Максимович, боюсь, вы не по адресу обратились, – вздохнула Лена. – Я ничем не могу вам помочь, даже советом.

Повисла пауза, Лена слышала, как тяжело дышит Гаврилов, и очень жалела, что на самом деле ничего не может ему сказать – ни утешить, ни дать совет. Совершенно очевидно, что он испытывал к Веткиной куда более глубокие чувства, чем хотел показать ей при встрече.