Пиранья. Охота на олигарха

– Пользительно также, сдается мне, пальчики в дверь заложить, да по двери-то и пнуть от всей удали, – улыбаясь во весь рот, внес предложение Атаман.

Мазур покосился на пленного и ухмыльнулся: лысый, уже отошедший от короткого болевого шока, замер, словно статуя, – без сомнения, переживая нешуточный надрыв чувств.

– Истину глаголишь, отрок, – сказал дедушка Михалыч. – Вот только, не в укор вам, нонешним, будь сказано, и з я ч н о с т и не вижу я в ваших предложениях с мест. Грубовато, робяты, право слово. Совсем даже неизячно. Послушайте старого человека, он дурного не посоветует – как-никак, нешуточный жизненный опыт. Берете, стало быть, свечечку стеариновую, лучинок парочку да плоскогубцы обычные...

И он с ангельской кротостью подробно изложил описание столь жуткой и замысловатой процедуры, что пленный невольно попятился, так что пришлось возвращать его на исходную позицию. Мазур повелительно мотнул головой, и лысого потащили в дом, затолкнули в комнату, чьи окна выходили на огород и соседские заборы, так что сориентироваться человеку, с которого сдернули мешок, было решительно невозможно.

Лишние вышли, остались только Мазур, в хозяйской позе разместившийся за покрытым новехонькой клеенкой столом, усаженный на стул лысый и Атаман, возвышавшийся над пленным в качестве конвоя. Лысый на него мимолетно оглянулся, что ему, безусловно, душевного равновесия не прибавило: душа у Атамана была нежная, как тропический цветок, вот только, так уж получилось, сочеталась с метром восемьдесят семь роста, бритой наголо башкою и физиономией, в данной конкретной ситуации способной довести впечатлительного человека до инсульта.

– Располагайтесь, Павел Петрович, располагайтесь, – сказал Мазур гостеприимно. – Разговор у нас с вами будет долгий... а может, и нет. Это уж от вас зависит, золотой вы наш, бриллиантовый... – Не меняя позы и не убрав благожелательной улыбки с лица, он рявкнул зло: – Так ты что же, сука, решил, что долги можно всю жизнь не отдавать? Меж приличными людьми так не полагается...

Лысый зло таращился на него исподлобья, левая щека у него чуть подергивалась. Мазур с радостью констатировал, что собеседник, по всему видно, не собирается ни с инфарктом со стула падать, ни даже обливаться горючими слезами, а значит, досадные случайности вроде совершенно ненужного трупа на руках исключены.

Потом лысый с капелькой деланого возмущения воскликнул:

– Какие такие долги? Пояснее выражайтесь, пожалуйста. Что-то я за собой не помню никаких долгов...

– Ах ты, раскудрявая твоя башка со вшами... – ласково сказал Мазур. – Сплошная невинность, а? Да на тебе долгов больше, чем блох на барбоске...

– А конкретно? – спросил лысый напряженно, очень напряженно. На лбу у него пот сверкал крупными бисеринами.

– Ну, давай освежать твою девичью память, Павел Петрович... – сказал Мазур. – Знаешь ты Шарипова Ильхана? Только не говори, сучий потрох, что незнаком тебе такой человек. Прекрасно ты его знаешь. Он-то, наивная душа, тебя считал надежным другом, вот и крутанул на пару с тобой сделочку на доверии. В том смысле, что работали вы вместе, бабки должны были поделить поровну, вот только ты его законную долю зажал. Ну, а поскольку сделка имела свою специфику, документиков никаких не имелось и в суд ему идти было не с чем, а о к о л ь н ы м и методами он тебя достать поначалу не смог, потому что у тебя крыша покруче... Вот тебе события в кратком изложении. Должен ты ему его законную долю, чего уж там. По всем понятиям должен. Что ж, если он татарин, так ему и долю отдавать не надо? Неужто, Павел Петрович, у тебя до сих пор злость затаилась на татаро-монгольское иго? Так это когда было... К тому же некоторые в книжках пишут, что и не было вовсе никакого татаро-монгольского ига. Читал я парочку. В любом случае нехорошо, Пашуня...

Он сузил глаза. Зрелище было чуточку странноватое: дражайший Павел Петрович на глазах о т м я к. Расслабился. Почти что повеселел, и из его груди едва не вырвался вздох облегчения...

Ну, никакой тут загадки не было для человека с некоторым житейским опытом. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы моментально доискаться до отгадки: лысый накосячил не в одном месте, черт-те сколько народу, надо полагать, имели к нему схожие претензии. И ожидал он чего-то гораздо худшего.

Претензий, на фоне которых должок Ильхану выглядел едва ли не пустячком...

– Ах, Ильхан... – сказал лысый врастяжку, не в силах подавить на роже отблески того самого несказанного облегчения, – ну...

– Было?

– Ну...

– Знаешь, Пашуня, что меня в тебе удручает? – спросил Мазур без улыбки. – Дешевизна твоя, родной. Ты у Ильхана зажулил всего-то четыреста тысяч баксов. Всего-то! Где-нибудь в Урюпинске это несказанное состояние, но для Москвы, рассуждая здраво, такой мизер, что противно делается. Копейки это для Москвы, финансовой столицы нашей малехо съежившейся Родины... Грубо прикидывая, сотки четыре землицы в Барвихе. Качественная немецкая машина. Не самая богатая квартирка. И так далее... Копейки, Паша! Тебе не совестно так крохоборничать?